Чистая книга: незаконченный роман
Шрифт:
У революции одна мерка – ценность данного человека. А то как бы не вышла пугачевщина из нашей революции. А то и хуже чего. Придут Афоньки к власти (есть Афоньки и не в бедняцком классе) – так ведь они, чтобы удержаться у власти, начнут костылять других.
То же о партии. Не выльется ли это в диктатуру кучки людей? Бесконтрольность и т. д.
Буров не интересуется жизнью деревни. Не она поведет страну к будущему. Для него жизнь в деревне – наказание. «Идиотизм деревенской жизни». Да, в лучшем случае его интересует бедняк, его ненависть к имущим, его взрывная сила.
И, проходя по деревне, он потухшими, равнодушными глазами смотрел на этот муравейник. Он был нелюдим. Выходил на гору и, скрестив руки, смотрел на потухающий запад. И тут глаза его иногда загорались, ибо там были города – его опора.
Буров не работал, не доставал продукты у крестьян. Но он охотно ел то, что доставали Вехов и Юра. И при этом у него не возникало никаких укоров совести. Так должно быть. Он теоретик. Он особая личность. Он имеет на это право.
Если бы ему сказали, что его духовный отец – Ницше, он бы вознегодовал. Но в сущности это было так. Ницше в марксистских одеждах!
Все ссыльные, даже уголовники, так или иначе проникаются интересами деревни. Он вне этих интересов.
Он не живет деревенской жизнью. Он как бы в безвоздушном пространстве. Он не видит красок жизни. Мир сер и бесцветен в его глазах.
– Красота, – кто-то говорит. – Смотрите, сколько красок…– Для меня существует один цвет – красный.
Он не умел и песен петь.
Какова дальнейшая судьба Бурова? В революцию он выдвинулся. Затем его покорила железная воля Сталина, ибо он всегда презирал и ненавидел слюнтяев-интеллигентов. Либерал, либералишка, интеллигент – с какой ненавистью он произносил эти слова. Где-то в душе он даже Ленина презирал за это. Слишком мягок. Слишком окружил себя лопоухими евреями.
Во времена Сталина он сделал большую карьеру. Сталин оценил его. И вот финал. В 30-е годы – то ли после смерти Кирова, то ли в 37-м году – он предал смерти Вехова и Юру, тех людей, с которыми он был в ссылке, тех людей, которые когда-то кормили его, кормили хлебом, заработанным своими руками. И напрасно его умоляла Огнея – ведь и она его знала по Копаням.
И кончается эпопея: арестованы, на пытках Юра, Вехов, а Агния, оторванная от своих детей, едет под стражей на север. Долго она не могла попасть на север – но вот увиделись…
А на горизонте тучи. Перебиты лучшие люди, цвет нации. И стране предстоит новое страшное испытание – война.
Вехов – волосатый народник, Микула Селянинович, так называет его Буров. По-видимому, в те годы он еще не был большевиком, стал им позднее, в годы революции. Он из Белоруссии, из крестьян. Учился на филологическом факультете, исключили. Страстно влюблен в народ, во всенародное. Но любовь его слепая, экзальтированная. Все, что народ, – хорошо. Он на коленях перед народом.
А,
Вехов сочетает в себе страстную любовь к народу с деловитостью. Он починяет обувь, он шьет, он делает то и это. Устраивает помаленьку быт, жилье по приезде. Негде спать. Пошел к хозяину, взял топор, доски, смастерил топчаны. (А Буров занял единственную кровать…)
Затем весной Вехов заводит огород, учит крестьян выращивать морковь, огурцы – поражается безалаберности местных крестьян.
Буров говорит: это типичное народничество, теория малых дел.
– Почему же? – с хитроватой наивностью спрашивает Юра.
– Потому что такие, как Вехов, отвлекают народ от революции. Это выгодно существующему режиму.
– А может быть, крестьянину еще более выгодно?
– Нет, чем ужаснее будет положение народа, тем лучше для революции.
– Но позволь, позволь. А если революция не придет еще лет двадцать?
– Это безверие. Россия беременна революцией.
– Но если все же роды затянутся. Ведь Россия все-таки страна, а не баба, которая рожает в определенный срок, ровно через девять месяцев после зачатия? Тогда как? Значит, народ должен жить скотской и голодной жизнью?
– Так рассуждают нытики и маловеры.
– Нет, нет. Это сложнее. У людей-то одна жизнь. И кто дал нам право подвергать голоду целый народ? А детей как же?
– Издержки окупятся. Зато будущие поколения будут хорошо жить.
– Но, во-первых, как же от хилых людей вырастут прекрасные будущие поколения? Я биологию немного знаю. А во-вторых, имеем ли мы право приносить в жертву целое поколение? Надо спросить это поколение, хочет ли оно быть навозом для будущего? По-моему, революцию надо торопить. Но заботы о революции надо сочетать с повседневной заботой о людях.
– Я повторяю исходный тезис: чтобы наступила революция, надо, чтобы народу жилось как можно хуже. Революция все окупит.
– Не знаю. Это ведь что же – цель оправдывает средства?
– Если хочешь – да.
– Но ведь тогда можно оправдать любое преступление?
– Преступление, совершенное во имя революции, не преступление.
– Да все это оттого, что ты не любишь живых людей. Они для тебя не существуют. Для тебя существуют только классы. Твоя революция исключает гуманизм. Твоя революция исключает литературу XIX века.
И споры между Буровым и Юрой – все в таком же роде.
Равнодушный к живой жизни Буров, с холодными зимними глазами, и влюбленный в жизнь Юра…
Вехов – силач. Помогает крестьянам косить, по хозяйству. И делает это с увлечением, с радостью.
– Из тебя бы вышел хороший кулак. Революция не твое призвание, – замечает Буров.
Спорят они и по поводу карпогорского врача Полонского, тоже ссыльного, из либералов или эсеров, который своими настояниями построил больницу и навсегда осел в деревне, в захолустье. Буров относится к нему с презрением: