Чистая речка
Шрифт:
Виктор Сергеевич подмигнул мне и обернулся к беспокойной соседке по палате:
– Вы простите, чуть попозже, хорошо? А то я сестру давно не видел, беспокоюсь о ней.
Он подсел поближе и поцеловал меня в щеку.
– Плюс один год строгого режима, – тихо проговорил он. – Не болит голова?
– От поцелуя? – удивилась я.
– Оттого что с крыши упала! – засмеялся Виктор Сергеевич.
– Ну… так… слегка.
– А ноги в порядке?
– Ноги в порядке.
– Сам не знаю, – сказал Виктор Сергеевич, как будто отвечая на чей-то вопрос. – Вот и сам не знаю,
Я молча смотрела на него. Он со мной разговаривал? Или сам с собой? Или с кем-то третьим?
– Молодой человек! – снова заговорила соседка. – Можно вас на минутку?
Что она привязалась к Виктору Сергеевичу? Неужели он вот так нравится всем женщинам? Ну да… Ведь говорила же Серафима…
Виктор Сергеевич обернулся к ней и что-то сказал одними губами. Я видела, как соседка вытаращила глаза и обиженно уткнулась в телефон.
– А что вы ей ответили? – спросила я.
– Тебе придется называть меня на «ты», – сказал Виктор Сергеевич. – По крайней мере, в больнице. Я же твой брат.
– Нет, не получится, – вздохнула я. – Все знают, что я из детского дома. Откуда тогда брат? И потом… Нет, у меня не получится.
– Ты – хорошая девочка, Руся, – совершенно нелогично подытожил Виктор Сергеевич. – Смотри, что я принес тебе.
Мой тренер начал доставать из пакета всякие удивительные вещи. Прозрачную косметичку, в которой я успела разглядеть только розовый лак для ногтей и какую-то переливающуюся резинку для волос. Коробку печенья с летящей воздушной феей, конфеты, еще конфеты, мандарины в сеточке, от которых сразу по палате разнесся свежий цитрусовый аромат, сок, еще сок, глянцевые красивые пачки – то ли вафли, то ли мармелад, шершавые золотисто-коричневые киви. Я когда-то ела их, дома. Я сразу вспомнила этот удивительный вкус – мама очищала их от кожуры и резала на круглые влажные дольки. Последней Виктор Сергеевич достал баночку красной икры…
– Это все мне? – удивилась я. – Настоящая икра?
– А кто падал с крыши? – засмеялся Виктор Сергеевич. – Если ты – то тебе, если кто-то другой, то я ему отнесу.
– Еще Веселухин упал, – вздохнула я.
– Нет, тут уж я пас. Паша как-нибудь без моей помощи, я думаю, обойдется. Тем более что у него ничего не болит, только весь зеленкой замазан.
– Вы его видели? – удивилась я.
– Конечно, в школе, – пожал плечами Виктор Сергеевич. – Все крутился, крутился около зала твой Ромео, и вчера, и сегодня, глазами зыркал, громко разглагольствовал с пацанами, но не входил…
– Он не мой, – твердо сказала я.
– А вот и он, кстати, – Виктор Сергеевич посмотрел на медленно покачивающуюся туда-сюда дверь. – Интересно, давно там стоит? Паш, заходи, не тушуйся!
Нет, только не это… Я с ужасом посмотрела на Пашу, как-то боком влезающего в полуоткрытую дверь. Не скажу, что тетя Диляра пожалела его, намазала зеленкой так, что бедного мальчика с трудом можно было узнать.
Увидев Виктора Сергеевича, Паша издал то ли громкий стон, то ли приглушенный вопль и замер в дверях. Интересно, а когда он топтался за дверью, он не понял, что ли, что это Виктор Сергеевич? Или у него такая замедленная
– Иди-ка сюда, орел, – сказал Виктор Сергеевич, в два прыжка очутился около двери и затащил Пашу в палату. – Во-первых, здесь больные. А во-вторых, тихо, не рыпайся, сядь вот тут и слушай.
Паша на удивление покладисто сел, переводя глаза с меня на Виктора Сергеевича и тяжело дыша.
– Ты зачем пришел? – быстро, негромко и очень напористо продолжал Виктор Сергеевич. – Орать здесь? Тебе при Брусникиной все расклады объяснить?
Веселухин неопределенно мотнул головой и попытался встать.
– Сиди, – Виктор Сергеевич изо всей силы прижал его руку. – Вот слушай. Речь сейчас идет о том, чтобы одного из вас перевести в другой детский дом.
– Тебя раньше закроют! – пробурчал Паша, мгновенно покраснев.
– Ты на суд пойдешь свидетелем или как? – спокойно улыбаясь, совсем негромко спросил Виктор Сергеевич. Со стороны можно было подумать, что он о чем-то очень мило беседует с Пашей.
– Ой, люди, что вас тут так много? – проснулась от голосов вторая соседка. Увидев Виктора Сергеевича, она приподнялась на кровати, сладко потянулась: – М-м-м… какие лю-ю-ди у нас, оказывается. Я – Марина.
Виктор Сергеевич иронически приподнял брови и небрежно кивнул:
– Очень приятно.
– Не принесете мне воды?
Ее подружка на соседней кровати фыркнула.
– Давайте выйдем в коридор, – предложила я.
– А тебе можно вставать? – спросил Виктор Сергеевич.
– Можно. Драться и целоваться нельзя, – я выразительно посмотрела на Пашу, – а вставать можно.
– Пошли, – усмехнулся Виктор Сергеевич, протянул мне синий больничный халатик, висевший на бортике кровати. – Накинь, там прохладно. Веселухин, смотри мне – идешь ровно по прямой линии, Брусникину руками не трогаешь, не орешь, не материшься, это больница, ясно?
Паша, весь бурый и даже вспотевший, кивнул, не оборачиваясь, и выперся первый.
Когда мы выходили из палаты, я услышала смешок одной из молодых соседок, но не поняла, над чем она смеялась. Что тут вообще смешного? Судьба решается, каждого из нас троих… Скорей всего, она просто хотела привлечь внимание Виктора Сергеевича, у нас обычно девочки так делают – привлекают внимание, бессмысленно смеясь. Ведь если человек плачет, все коротко взглянут и инстинктивно отворачиваются – и неудобно, и неприятно. А если кто-то смеется – всем же хочется узнать – что смешного? Может, и им станет весело! Значит, взрослые женщины пользуются такими же приемами, как и мы…
Что вот только такого в Викторе Сергеевиче, что все сразу начинают к нему липнуть? Мне он раньше, до того, как поцеловал меня, вообще не нравился. То есть нравился, но не так, как Веселухин. Симпатичный и симпатичный. Стройный, довольно высокий, приятные мягкие волосы, смешливый, остроумный, не матерится, от него не воняет, длинные ноги, весь ровный, сбитый, тренированный… Глаза веселые, а внутри как будто маленькая грустинка прячется. Ну и что? Сейчас, конечно, немного другое дело… Сейчас я как-то… теряюсь в его присутствии. Но я не знаю, имеет ли это отношение к любви.