Чистая речка
Шрифт:
Я подумала тогда, какое было бы счастье сходить когда-нибудь на этот спектакль! Но пока это совершенно нереально. Нас туда вряд ли повезут, за пять лет мы только один раз ездили на Красную площадь. И то я тогда болела и поэтому не поехала. Да наши и не захотят, наверно. Лерка скажет – «отстой», что скажут мальчики, даже думать не хочу. Паша уловит неизвестно каким органом чувств (уловит обязательно!), что я испытываю что-то теплое к этому актеру – непонятное чувство родства, станет беситься, побежит еще на сцену… Теперь я от Веселухина и такое могу ожидать. Соберет розы, мне подарит. Или запустит
Может, это настоящая любовь? А я отталкиваю его. Не знаю, как поступают другие женщины и девушки в подобной ситуации. И ведь ни с кем толком об этом не поговоришь. С Анной Михайловной? Смешно. После всего, что было, и как она отреагировала. С кем? С мамой? Даже если она меня слышит, я ее ответов не слышу, не понимаю. Или понимаю, но не знаю об этом. Я ведь иногда действую очень неожиданно для самой себя.
Я, пожалуй, знаю, кто не даст мне женский совет, но с кем можно поговорить. Оттого что некому рассказать, меня может просто разорвать. Уже столько накопилось. Столько противоречивых чувств, событий, новостей… Только сначала – письмо.
Я пошла в палату, легла – тетя Диляра была права, от хождения по коридору у меня слегка закружилась голова, – и стала писать Анне Михайловне. Пусть даже она мне и ничего не ответит.
«Дорогая Анна Михайловна! У меня очень много случилось событий за это время. Сейчас я в больнице. Но чувствую себя хорошо. Извините, что так все произошло.
Скажите, пожалуйста, вы еще считаете себя моим шефом?
У меня не работает телефон, воспитательница его отобрала, из-за того что я поехала без разрешения в воскресенье на экскурсию».
Я отложила ручку. Получается какая-то полуправда. Или даже полуложь. А как писать? Что я ездила с Виктором Сергеевичем? А почему я с ним ездила? Я сама не знаю. Может быть, так и написать – «я сама не знаю». А если именно это и называется «шалава»? Если сама не знаешь, что делаешь, то кто ты? Ноги идут, а голова не знает, куда, зачем, с кем…
Если очень разобраться, я бы, наверно, могла объяснить, почему я с ним поехала, только я не уверена, что такое объяснение понравилось бы Анне Михайловне. Тогда зачем вообще писать?
Вот и объясни – сказала я сама себе. Хотя бы себе скажи правду!
В палате было на удивление тихо. Бабушка лежала, глядя в потолок, перебирая пальцами что-то невидимое. Одна из молодых женщин спала, другая активно с кем-то переписывалась в телефоне, не обращая на меня никакого внимания. Четвертая куда-то ушла, наверно, на процедуры.
Думать мне никто не мешал. Оказывается, это непросто – разговаривать с самой собой. Даже немного неприятно – расковыривать внутри хорошо спрятанное. Вот с Пашей более или менее все ясно. Тем более что я это уже говорила – и себе, и другим. Нравился – разонравился. Было горячо и больше не горячо. Сам виноват – лез ко мне раз, лез два, грубо, глупо… Да и вообще. Есть необъяснимые вещи. Почему с Пашей поцеловалась – и он перестал мне нравиться, а с Виктором Сергеевичем поцеловалась – и все нормально…
Нормально – это как? – спросила я себя, и от этого вопроса у меня как-то заныло внутри. Не знаю. Не знаю! Ведь это плохо. Он – взрослый. Его даже в тюрьму могут
А как же Андрей? Ведь небо тогда упало? Или мне просто показалось? Я не знаю… В тот момент казалось, а сейчас… Я даже забыла его лицо. Помню, что у меня было ощущение, что я растворяюсь, что не слышу, не вижу больше ничего, вижу только его глаза и улыбку, хорошую, милую… Но я вообще ничего о нем не знаю. Не знаю даже, нравлюсь я ему или нет. Что именно они говорили обо мне с мамой…
Нет, разговаривать с собой по душам очень трудно. Сама себя не понимаю.
Я не заметила, как в палату вошла тетя Диляра.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Руся? – спросила она. – Зову, зову тебя… Ну-ка, дай-ка я тебе давленьице померю… А то там к тебе пришли уже, а я им говорю: «Сейчас посмотрю, пускать – не пускать…»
– А кто? – спросила я.
– Кто!.. – усмехнулась тетя Диляра. – А вот не скажу! Потому что сама не знаю, кто это. Такие они, знаешь… – она хитро посмотрела на меня. – Пришли! Так, не крутись, а то я не слышу ничего… – Медсестра ловко измерила мне давление, сняла с руки манжетку. – Вроде ничего. Давление нормальное, да и порозовела ты, не такая уже бледная. Бутербродик мой в то место, видать, заскочил, в какое нужно.
Она поправила мне одеяло и выглянула в коридор:
– Заходите, только ненадолго! Если есть продукты, сразу в холодильник. – Тетя Диляра подмигнула мне: – Ты смотри какая, а!.. – и вышла.
– Как ты? – Виктор Сергеевич сразу сел на мою кровать и положил руку мне на ноги. – Танцевать скоро сможешь, как считаешь? Что молчишь? Руся, ты что?
Я как-то не была готова его увидеть. Только что думала, спрашивала себя, мучила вопросами, а он как раз подъезжал к больнице, поднимался по лестнице.
– Ты плохо себя чувствуешь? Мне уйти? – спросил Виктор Сергеевич, даже не думая уходить, а наоборот, взял мою руку. – Ну, что с тобой?
– Вас посадят в тюрьму?
Он засмеялся, но, мне показалось, не очень искренне.
– Да что ты! Ну какая тюрьма! Пусть поболтают, если кому интересно…
– Простите! – подала голос молодая женщина, которая до этого не поднимала головы от телефона. – Вы не могли бы закрыть окно? И принести мне воды…
Я удивленно взглянула на нее. Зачем она просит Виктора Сергеевича принести ей воды? Она только что сама бегала по палате, пила кофе с конфетами, у нее их полная тумбочка, даже ходила в туалет курить в форточку…
Виктор Сергеевич сделал, что она просила, и вернулся ко мне.
– А вы брат Дуси? – громко спросила та женщина, не удовлетворившись тем, что он принес ей воды.
Она, по всей видимости, не расслышала мое имя.
Виктор Сергеевич обернулся к ней и, не задумываясь, даже очень весело ответил:
– Да, брат, родной. Вы же видите, как мы похожи.
– А! Я так и подумала. Хороший у тебя брат, Дуся… Правда, на тебя похож. – Она довольно глупо для такой взрослой женщины хихикнула. – А вы не знаете, как найти в Интернете… Вот тут… Не подойдете ко мне?