Чистая сила
Шрифт:
Все отошли на несколько шагов, а милиционеры пропустили вперед лысого человека в синей рубашке с коротким рукавом; в руках он держал большой фотоаппарат со вспышкой.
Через минуту капитан подошел к нам.
— Есть свидетели, товарищи? — спросил он.
Все молчали, а Коробкин коротко взглянул на меня. Я толкнул его локтем.
— Я свидетель, — неуверенно проговорил он.
— Хорошо, — отрывисто сказал капитан, ткнув пальцем в сторону Коробкина, и повел пальцем на остальных: — Еще!
Здесь все заговорили разом, перебивая друг друга и словно
— Я тоже, — сказал я, не отводя глаз.
— Свидетель? — спросил капитан, переждав две-три секунды.
— Да. То есть нет.
— Как? — коротко сказал капитан.
— Не свидетель, — отвечал я, опуская взгляд чуть ни-же лица капитана, — но знаю… знал его.
— Когда в последний раз?
— В последний? Давно. Кажется, позавчера.
— Так, — проговорил капитан, наклонив голову и взявшись рукой за подбородок. — Так, — повторил он, растягивая звуки и взглянув на меня не поднимая головы. — Поедете с нами. А?
— Да, — сказал я и повернулся к Коробкину; он кивнул.
И мы (я и Коробкин; он тоже подтвердил, что знал старика) поехали с капитаном.
Не буду рассказывать о всей процедуре вопросов и ответов, общих и направленных, и даже улавливающих — это к моему повествованию не относится. Вопросы: «где познакомились?», «как?», «не замечали ли?..», «не говорил ли?..», и прочие — были задаваемы четко и с явным знанием дела, чего нельзя было сказать о наших ответах: иногда я путался, отвечал невпопад, и Коробкин помогал мне; иногда путался Коробкин, и тогда я помогал ему. Капитан, как видно, не остался окончательно доволен, но вежливо поблагодарил нас. Потом он повез нас в корпус, где проживал старик, заверив, что ненадолго и, «может быть, узнаете что-нибудь из вещей». Я не придал этим словам значения, да и сказаны они были, кажется, односмысленно. Но когда мы вошли в знакомую комнату (там было четыре человека: два милиционера, главный врач санатория и еще человек, который что-то записывал, сидя с краю стола) и я увидел среди разложенных на столе вещей ту самую картонную коробочку (и черная резинка лежала рядом), я ощутил, как мне трудно будет что-либо «узнать». Я был уверен, что капитан обязательно начнет с коробочки, но ошибся, он начал не с нее. Он пригласил нас подойти к столу, брал одну вещь за другой, показывал нам: кошелек — старый, кожаный, с облезшими никелированными застежками, бритвенный прибор (использованные лезвия лежали аккуратно тут же), женская дешевая брошь, зажигалка (но старик не курил) и прочие мелкие вещи.
— А это вот, — сказал капитан и положил ладонь на крышку коробочки, — коробочка.
Да, это была коробочка.
— Вы видели ее у него? — спросил капитан.
—
— А вы? — обратился капитан к Коробкину.
Я видел, что Коробкину очень хотелось взглянуть на меня, но он сумел сдержаться.
— Я… — он поднес кулак ко рту, но не покашлял, а сказал сквозь кулак: — Я тоже.
— Прекрасно, — проговорил капитан. — И что же в ней находилось?
— Где? — быстро, словно желая опередить меня, спросил Коробкин.
— Вот здесь, — капитан похлопал ладонью по крышке и пояснил: — Внутри.
— А-а, — протянул Коробкин так, как будто пояснение капитана снимало вопрос.
— Так что же? — нетерпеливо проговорил капитан и посмотрел на меня.
— Камни, — сказал Коробкин, словно он не выговорил слово, а проглотил его и при этом проглатывании произнес похожие на слово звуки.
Но капитан понял. Он пожевал губами и сказал:
— Понятно. Только не камни, чтобы быть точным, а камешки. Так?
При последнем слове он опять обернулся ко мне, и я опять торопливо кивнул.
— Покойный был в определенном смысле, — капитан взял коробочку со стола, поднял крышку и, взмахнув ею, договорил: — В определенном смысле оригинал. Понятно, — добавил он, кладя крышку на стол и отодвигая ее указательным пальцем, — старики, они, как…
Он не договорил и опрокинул коробочку на ладонь.
Я с трудом сглотнул, и мне показалось, что звук вышел таким громким, что капитан, вследствие произведенного мной звука, поднял глаза.
Он отнял коробочку и протянул ко мне ладонь: горсть мелких разноцветных морских камешков лежала на ней.
— Посмотрите, — сказал он, — такие?
— Морские, — то ли вопросительно, то ли утвердительно, то ли совсем без всякого выражения проговорил Коробкин.
— Именно, — подтвердил капитан, — мелкая морская галька. Правда, красивая и со вкусом, так сказать, подобранная. Это что ж — хобби?
— Ага, — коротко кивнул Коробкин.
— Так, — сказал капитан. — Еще один вопрос по поводу… Как бы это мягче… Я хочу сказать: покойный был в своем уме?
Коробкин взглянул на меня, и капитан обернулся ко мне.
— Что? — сказал я.
— Я спрашиваю, — капитан чуть нахмурил брови, — не было ли у покойного каких-нибудь отклонений в психике?
— У старика? — проговорил я, но тут же поправился: — У Владимира Федоровича. Нет… не знаю.
— А вы? — сказал капитан Коробкину.
— Тоже, — отвечал Коробкин. — А что?
— В общем-то, — со вздохом произнес капитан, — ничего особенного. Вопрос, как говорится, для порядка. Видите ли, эта коробка, она лежала в диване, на самом дне. Как бы это лучше сказать: вроде как в тайнике. Понятно, каждому дозволяется прятать все, что он хочет, но… Вот здесь, — капитан взял со стола крышку и резинку и, наложив резинку, показал — где. — Вот здесь, под резинкой, была… — капитан повернулся к пишущему за столом. — Где записка?