Чистая сила

Иманов Михаил Алиевич

— У меня нет никаких денег, — сказал старик.

— Хорошо, пусть будет — ценности. Согласны отдать?

— Нет.

— Хорошо. Очень хорошо. Потерянное время запишем на ваш счет. Ну ладно, теперь я буду вас разоблачать. Я уже упомянул о вашей родной (я подчеркиваю это слово) дочери. По некоторым соображениям, будучи с нею коротко знаком, я не рассказывал ей всего. Правда, намекал, что отец у нее есть. Я хочу сказать — живой отец. Не рассказывал же я не из гуманных соображений (не тешьте себя), а потому, что до времени не хотел излишнего сгущения дела. Теперь я расскажу. Это — раз. Второе, не позже, чем завтра, я вам

устрою свидание с дочерью, чтобы вы могли как следует объясниться, по-родственному, и объяснить ей, что мать ее преступница и что вы, как честный гражданин и хороший человек, только исполнили свой долг, донеся на нее. Третье…

— Я не доносил, — быстро сказал старик и мельком глянул на меня.

— Нет, доносили, и очень даже последовательно. И с рвением.

— Это ложь! Вы этого знать не можете.

— Как же не могу, если знаю. У меня и документик есть. Я вам его показывал, но вы, как видно, невнимательно прочли. Это ее письма, вашей жены.

— У меня не было жены, — проговорил старик устало и почти неуверенно.

— Ну, если вы такой ревнитель закона… В самом деле, печати в паспорте вы не имели. Но если мужчина живет с женщиной, а потом у них рождается ребенок, то как называть эти отношения? Вам, по-видимому, больше нравится слово — любовница, или, наверное, сожительница? Так вы так и скажите, я так и буду называть. Для удобства. Хорошо, я поправлюсь: письма вашей сожительницы, Марины. Так вам больше нравится?

— Оставьте меня, прошу вас. Я себя плохо чувствую. Я болен, разве вы не видите? — вдруг просительно произнес старик и опять оглянулся на меня; я опустил глаза.

— Как не видеть — вижу, — проговорил Ванокин. — К тому и веду. К тому и веду, чтобы вас к самому концу подвести. А как вы хотели?! Думали, я жалеть стану? Нет, не стану. Тем более что вы-то сам никого в своей жизни не жалели. Оставьте его, видите ли! он, видите ли, болен! И хорошо. А вы думали, что я вас пилюлями лечить буду? Вот скажите мне, — продолжал он, но уже другим тоном. — Вот скажите, — и если вы сможете ответить, то, может быть, и помилую вас, — хоть одному человеку на свете ваша жизнь что-нибудь хорошее принесла? Хоть одному человеку! Да что там человеку — хоть одному существу: собаке, кошке? А? У вас небось и кошки никогда в доме не было. Ну, что молчите? Я вопрос задал.

— Я жил не для себя, — после некоторого молчания ответил старик.

— Ага, не для себя, значит. А для кого же вы жили? Я о том и спросил.

Старик вздохнул, тронул узел галстука, вздохнул опять, полуобернулся ко мне, но не довел взгляда, расстегнул пуговицу жилета, застегнул. Ванокин терпеливо ждал — терпеливо и серьезно. Что-то как будто изменилось в нем (нет, не в настроении только, но в нем самом), и как я ни пытался увидеть притворство, затаенную игру — ничего не видел. Или же он был таким тончайшим артистом, или же… Но об этом я думать не хотел. Я это боялся облечь в слово. Ведь если он и в самом деле… то я-то как тогда? мне-то как быть? а Марта? И как же я тогда смогу его побеждать?

Старик поднял глаза на Ванокина. Я не видел его глаз, но думаю, что в них выразилось что-то похожее на безвыходность и даже (судя по тому, как ссутулилась его спина) безысходность.

Ванокин чуть сдвинулся на стуле и уже взял воздуху, чтобы начать… Но старик опередил его.

— Я жил не для себя, — чуть слышно выговорил он. — Я жил для… цели, ради цели.

Я был хранитель…

Я ожидал, что сейчас выйдет одна из сокрушающих фраз, которых у Ванокина, как я мог убедиться, достаточно припасено, а еще многие творились на ходу. Мне показалось, что и старик ожидал того же. Но я ошибся.

Он поднял глаза на меня, перевел взгляд на старика. Но в глазах его не было определенного выражения, то есть, хотя он и посмотрел, но это было только движение.

— Хранитель, — еще помолчав, сказал он и теперь уже внимательно посмотрел на старика, как будто что-то примеряя или примеряясь.

— Хранитель, — повторил он. — А для чего?

Старик недоуменно и с недоверчивостью взглянул на него; Ванокин пожал плечами:

— Ну да, для чего?

— Что? — осторожно спросил старик.

— Я спрашиваю: для чего хранить? С какой целью?

— С какой целью?

— Да, с какой?

Старик тронул узел галстука и тут же отпустил руку.

— Хорошо, я скажу, — Ванокин прочертил концом трости круг на столе. — Вы хранитель больших ценностей (для удобства скажем, какого-то цельного куска). Вы, как бы ни было вам трудно, не размениваете этот кусок и не используете его в личных целях. Так! Мало того, вы устраняете все препятствия, чтобы этот кусок не мог быть использован другими. Так? Так! То есть личной заинтересованности у вас нет. Вы даже идете, скажем, на жертвы: теряете любимую, родных… И вы добиваетесь, сохраняете ценности в целом виде. Теперь вы хотите их передать другому хранителю, чтобы он продолжил ваше дело. Но вот вопрос: для чего вы сами хранили? и для чего должен будет хранить другой? А ведь и этот другой должен будет пойти на жертвы. И неизбежные, судя по всему. Должен же быть какой-то смысл!

— Должен, — старик пожевал губами. — И он есть.

— Да?

— Да. Потому что это не просто сила, но — чистая сила.

— Значит, есть и не чистая?

— Есть, — сказал старик и, не дожидаясь возражения или вопроса, продолжил: — Смысл в том, что это — сила.

— Ну-у, — протянул Ванокин разочарованно, но старик не дал ему говорить.

— Да, в этом смысл, — твердо произнес он. — И что пока она чистая, то что-то другое… в мире…

При этой последней фразе голос его почти что зазвенел, и он вскинул голову и с торжественным лицом обернулся ко мне. Не могу сказать, что торжественность его была ложной или что она была наивной — нет, этого не могу сказать. Может быть, в ней было что-то защитное. Наверное, но только отчасти. Во всяком случае, это его выражение (к слову сказать, совсем не к месту явившееся) никак нельзя было осмеять. Разве что если задаться целью.

Ванокин ответил не сразу: он прочертил на столе что-то наподобие квадрата и только потом обвел-таки его кругом.

— Допустим, — сказал он, не поднимая головы и продолжая чертить. — Но что это такое — чистая? Перед кем чистая или в противопоставление чему? И если чистая, то почему бы ее не употребить? Тогда лучше сказать, что хоть она и чистая (заслуга большая), но в то же время и мертвая. И назвать ее правильнее — «чистая мертвая сила». Но тогда, — он отложил трость и, не сразу найдя положение рук, наконец сцепил пальцы, — если она мертвая, то и смысл чистоты уходит. Ведь всякий (или всякое) мертвый, с того самого момента, когда приходит смерть — чист во все последующее время. Так? Так! — и он поднял глаза на старика.