Чистая сила
Шрифт:
— Нет, не так! — твердо сказал старик и не отвел взгляда.
— Интересно.
— Нет, не так, — упрямо повторил старик. — Сила эта, во-первых, не мертвая, а только не действующая, а во-вторых, она чистая без противопоставления, сама по себе.
— А, — подхватил Ванокин, — тут и ошибка — нарушается главный принцип. Сила не может быть сама по себе, она обязательно должна воздействовать, иначе это не сила.
— Но разве она не воздействует? — проговорил старик, и впервые за все время разговора что-то наподобие улыбки — хотя только чуть-чуть и слабо выраженной — проявилось на его лице.
— Как?
— Она всю жизнь меня томила,
— Да? — сказал Ванокин, но больше для самого себя и озадаченно. — А как же… — начал он, но не договорил.
Должен признаться, что в тот момент я перестал что-либо понимать. То есть я понимал суть разговора, но не понимал, почему они (и Ванокин в первую голову) об этом заговорили и почему т а к заговорили. Особенно Ванокин: что за нужда была в этом теоретическом выяснении?
Оставалось одно: предположить, что все, происходящее сейчас, происходит ненамеренно (ни с чьей стороны) и что все пошло вдруг не по логике и уму, а по душе. Но если признать, что по душе, тогда все, что было по логике, — все неправда, ошибка или злой умысел. Но сейчас, глядя в лицо Ванокину, я невольно (и подчеркиваю, что невольно) думал, что никакого злого умысла у него быть не могло, а если и совершалось зло, то только от неведенья, запутанности собственной жизни.
Мне даже стало представляться, что (хоть это и фантастически, если по логике) они, противники, встанут вдруг, и подадут друг другу руки с любовью, и обнимутся по-братски. Я увидел, как Ванокин длинной своей рукой обхватывает шею старика, и как тот уткнул лицо в грудь вчерашнего врага, а теперь брата, и как вырываются плохо сдерживаемые рыдания; а лицо Ванокина сморщено, и на глазах слезы. Вот такую я увидел картину, и она мне показалась не просто красивой, но и возможной.
Я так все себе и нарисовал, пока продолжалась пауза, но вдруг простая, реальная, логическая мысль пришла ко мне, а вернее — вторглась. Вторглась и все перечеркнула. Во всяком случае, моя картина, если и не перестала быть живописною, но сделалась совершенно невозможной. Я вспомнил о ценностях, об этой пресловутой «силе». «Ну да, обнимутся по-братски, со слезами на глазах, с плохо сдерживаемыми рыданиями, скажут друг другу хорошие и добрые слова и еще что-нибудь хорошее и доброе произведут: словом ли, жестом ли — и наступит счастливый конец. Но (и в этом все дело) никакой конец, тем более счастливый, наступить никак не может. А потому не может, что главный вопрос не решен: куда девать эту «силу», эти ценности? Нужно же куда-то их деть! Не исчезнут же они сами собой! Да и как может исчезнуть такая «сила»!
Так я подумал, и от собственных таких дум мне стало грустно и не по себе. Я опять посмотрел на лицо Ванокина и уже не смог его представить со слезами на глазах; и на руку его, катающую по столу трость, я посмотрел и опять же не мог уже представить, что такая рука обнимет шею старика по-братски. Обвить-то, пожалуй, сможет, но чтобы по-братски…
Но я совсем запутался, да и пауза здесь кончилась, потому что Ванокин сказал:
— А ведь вы хитрите, Владимир Федорович. Вот ведь вы как ловко подводите: меня, мол, мучало, тебя, мол, мучает — значит, уже и сила. Что ж — подтверждение принимаю. Хитрое подтверждение. Так может показаться, судя по вывертам вашим, что всю жизнь вы только тем и занимались, что с трибун вещали. Вы, я думаю, сильный философ-логик, так это, видимо, должно именоваться?
Он сказал это еще не
Только и старик это почувствовал, и хотя я не видел его лица, я видел, как он беспокойно пошевелил плечом.
— Ну что, — усмехнулся Ванокин, — будем коробочку показывать? А то — разговоры разговорами, а дело стоит. А время, как я замечаю, идет. И прошу вас, бесценный Владимир Федорович, без этих ваших примитивных реплик обойтись «не дам» да «не разменяю». Деваться вам некуда, а справедливость на моей стороне и, — он перевел взгляд на меня и вдруг подмигнул, — и сила. Так что доставайте вашу заветную коробочку, пересчитаем все аккуратненько в присутствии судьи, да и разойдемся по-хорошему. Мне лишнего не надо. А если что, то я и уступить могу. Но только одно примите во внимание: я так просто все равно не уйду — не за тем сюда шел и не за тем столько сведений о вашей преинтересной жизни добывал. Неужто и документики напрасно собирал. Не должно, чтобы напрасно, несправедливо это. Ну что ж — приступим.
— Сколько вас устроит? — помолчав, с трудом выговорил старик.
— Немного, я думаю, — прищурившись, отвечал Ванокин, словно и спокойно, но с, хотя и не явной, настороженностью. — Это будет зависеть от величины общей, так сказать, суммы, — и, опережая ответ старика, добавил: — В денежном, конечно, выражении.
— Нет, вы меня неправильно поняли, — четко произнося слова, начал старик, — я совсем не о том. У меня есть некоторая сумма деньгами. Это мои деньги, собственные, а не то, что вы думаете. Но их немного. Я могу вам их пере… отдать. Сумма эта — около восьмисот рублей. Больше у меня нет. Если я вам отдам шестьсот, ну, шестьсот пятьдесят, то это бы вас, я надеюсь, удовлетворило бы… хотя бы на первое время.
— Что? — недоуменно, но с явной угрозой воскликнул Ванокин. — То есть, как я понял, вы хотите мне отступное… Не пойдет. Да и как вы могли в вашем этом… уме такое предположить! Вы за кого это меня принимаете? Я что, по-вашему… Не выйдет! Не пойдет! Вы что это — и унизить меня хотели, да еще и при своих остаться? Не выйдет! А ну-ка, доставайте свою коробку — считать будем.
И он, сжимая трость, поднялся. Не сразу, медленно и не сводя глаз с противника, поднялся и старик. Один я еще сидел, не зная, что мне нужно делать, но, чуть только помешкав в нерешительности, встал и я.
Так мы стояли: они друг против друга, через стол, я — позади старика. Не знаю, сколь быстро нарастало напряжение, но одно было ясно: не только к старому разговору не будет возвращения, но и к прежнему положению участников.
Я только слегка подался вперед (совсем без какого-либо намерения, а лишь оттого, что стоял неудобно, касаясь ногами кровати), как Ванокин, не поворачивая головы и только скосив в мою сторону глаза, сказал:
— Предупреждаю, что жалеть никого не буду. И еще предупреждаю, что терять мне нечего и бояться нечего. Стою до конца — пре-дуп-ре-жда-ю!
Я ничего не ответил, лишь громко (как мне показалось среди наступившей тишины) сглотнул.
— Покажешь коробку?! — проговорил Ванокин и повел концом трости, направляя ее в грудь старика.
— Нет у меня, — почти жалобно выкрикнул старик, не двигаясь с места.
Последующее произошло так стремительно, что я не успел ничего со своей стороны предпринять.
— Тогда — получай! — крикнул Ванокин и ткнул старика в грудь тростью; старик раскинул руки и упал на кровать; навзничь.