Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
Шрифт:
Ничего удивительного. Начальство не терпит рядом с собой соперников. Поставь Палеху ротным, оценят и комбатом назначат. Мужик он сообразительный, инициативный. Но Палеху не поставят. Щеглов и раньше его не слишком жаловал, а теперь и подавно.
Комиссар воспринял случившееся как пренебрежение к себе. Сунули под огонь тяжелого пулемета (такой калибр убивает наповал или делает человека калекой!), бросили в какой-то луже, никак не могли вытащить из-под обстрела, переживая за свои шкуры.
Пережитый страх (чудом уцелел!), боль в ране вызвали стойкое раздражение,
Свое настроение комиссар передал комбату, а тот, в свою очередь, отчитал Орлова. Только руганью дело не решишь, надо уничтожить этот чертов дот. В крайнем случае, перебить наглецов-пулеметчиков.
– Этот дот не всяким снарядом возьмешь, – глядя в сторону, угрюмо заметил Ермаков.
– Выбивай пулеметчиков. Одного за другим. В общем, шевелись.
– Винтовка с оптикой нужна. С вас же потом спросят, что снайпера послали со старой трехлинейкой.
– Иди, иди, – отмахнулся Орлов. – Палеха станковый пулемет получил и бутылки с горючкой. Если такой умный, сумеет все как надо организовать.
Глава 2 Поединок с дотом
Василий Васильевич напоил Ермакова чаем. Не настоящим, конечно, но крепким, заваренным на сухих оранжевых листьях иван-чая. Сахару тоже не было, обошлись порошком сахарина. Зато ординарец принес несколько кусочков поджаренного хлеба.
Глядя, как долговязый боец пьет вторую кружку и жадно хрустит сухарями, лейтенант спросил с сочувствием:
– Не завтракал, Андрюха?
– Ночью кашей кормили. Ложек по пять досталось. Я и не разобрал, из чего она.
– Перловку разносили, – подсказал ординарец. – Только ротную порцию на весь батальон поделили. Два термоса во время обстрела утопили.
– Наши рыбы глушеной с утра набрали, – похвалился помощник командира взвода Матвей Черных. – Соменка приличного, судаков, ну, и мелочи всякой. А до темноты уху не сваришь. Мы дымоход метров на десять вывели – не помогает. Бьют гады на любой дым.
Выбрались наружу, присели на откос железнодорожной насыпи. В этом месте крутой обрыв оставался позади. Метрах в ста через песчаные бугорки пробивался к Волге ручей. На отмели валялись остатки разбитой смоленой лодки и лежали несколько мертвых тел, расклеванных птицами.
– Не уберешь. Рискованно, – пояснил Черных. – Место открытое, да и тела разложились. Наши оружие и документы собирали, кого-то на спину перевернуть хотели, а человек, как студень, расползается.
Река была пустынна. Течение неторопливо несло горелые обломки, пятна нефти, иногда проплывали трупы. Те, кого убили, прежде чем легкие заполнились водой, или разбухшие после нескольких дней пребывания на дне.
Волга к осени мелеет, появляется множество песчаных кос. Почти на каждой валялись какие-то обломки, лежали человеческие тела. Вокруг
– Баржа пшеницу везла, – рассказывал Палеха. – «Юнкерс» бомбу под борт вложил, вот на косу и села. Поначалу бабы, мужики на плоскодонках мешки пытались вывозить. Им дали загрузиться, отплыть, а потом из пулеметов врезали. Почти всех побили. Одна женщина на плоту раненая лежала. Кричала, на помощь звала. Так ее и унесло вниз по течению. А мальчишек не трогают. Разрешают килограммов по пять-десять брать. Вот такая у них игра, детишек, значит, любят.
Покурив, выползли к огромной воронке, которая разнесла насыпь, согнула рельсы и разбросала вокруг расщепленные смоленые шпалы.
– Топливо для печки хорошее, – сказал Черных, – только дымит сильно. Если ночь светлая, лучше шпалами не топить.
Пристроившись на краю воронки, наблюдали по очереди из одного бинокля. Дот, находящийся метрах в трехстах, был практически неразличим. Прямоугольное черное отверстие, наверное, было раньше вентиляционным окном. Сверху груда кирпичей и балок.
– Глянь, место какое удобное выбрали, – показывал Палеха. – Низину под прицелом держат, ни днем, ни ночью не пролезешь. А главное, переправа здесь удобная. Только не сунешься.
В этом месте начинался остров Голодный, густо покрытый лесом и тянувшийся вниз по реке километров на тридцать. Суда, снабжавшие город, пересекали половину Волги под прикрытием острова, а затем выходили на прямой путь к причалам правого берега. Здесь им оставалось меньше километра, да и ближе к берегу переправу прикрывал высокий обрыв.
Путь, конечно, короче, чем пересекать всю реку, но суда постоянно поджидали немецкие артиллеристы и пулеметчики, непрерывно подсвечивая осеннюю ночь ракетами.
– Хрен с ним, со Щегловым, – делился своими мыслями Василий Палеха. – За всю войну первый раз под пули попал. Ободрали бок да новую шинель продырявили. Зато наконец обратили внимание на эту ловушку. Дот ближе всего к реке стоит. Две-три ночи молчит, речники начинают успокаиваться, пробуют протоку пересечь. Фрицы одну-другую фелюгу пропустят, а ту, которая покрупнее, как когтями цепляют. Патронов не жалеют.
Андрей и сам представил, какое выгодное место занимает дот. Шестьсот-восемьсот метров не расстояние для 13-миллиметрового пулемета. Пули броню пробивают, а от деревянных сейнеров только ошметки летят. Черпанет судно воды или в двигатель пули угодят – сразу ход теряется, а он у этих развалюх и так больше десяти узлов не бывает. Вот здесь их и добивают. Минометы подключаются, если сейнер покрупнее. Фрицы в азарте даже из автоматов садят.
– На моих глазах, – рассказывал Палеха, – пулеметчики из дота сейнер перехватили. И не маленький, метров двадцать пять в длину. Первыми же очередями подожгли, а потом издырявили и ко дну пустили. Мы помочь пытались, а что нашими «дегтяревыми» сделаешь, когда каждая пуля из дота пробоину с ладонь, а то и две, выламывает.