Чистилище. Охотник
Шрифт:
Стас ушел, и Тагир опять забрался на помост. Здесь он чувствовал себя в безопасности, хоть и понимал, что чувство это мнимое – если рядом окажется мутант, то он легко обнаружит прячущегося человека и вмиг заскочит на крону дерева. Что уж говорить о Ламии? Она дерево, наверное, просто переломит.
Впрочем, мутанты редко здесь появлялись. Слишком короткое лето и слишком длинная зима – не самые удобные для них условия. И еды не так много. Да и болота здешние – как ловушки; сколько мутов в них, топких и бездонных, потонуло? – да тыщи, наверное, если не мильоны! А вот если взять самый быстрый снежный буер и отправиться от зимних стойбищ
Тагир поднял руку к небу, вспомнив заветы Степана Рыбникова и слова Кодекса, наставляющие держаться севера.
Самый страшный мут – это, конечно, Ламия. Никто не знает, откуда она появилась. Вроде всегда здесь была. И повадки у нее необычные: большую часть времени она спит в своей берлоге, которая неизвестно где находится. А раз в три года она пробуждается и отправляется на поиски еды. Никто не знает, как выглядит Ламия. Потому что нет таких людей, кто увидел бы её, разглядел и выжил бы.
Конечно, некоторые охотники видели Ламию издалека. Только они рассказывают разное, и потому веры им нет. Кто-то говорит, что Ламия похожа на гигантского медведя. Кто-то утверждает, будто у Ламии щупальца, как у спрута из учебника биологии, и крабьи клешни. Одни утверждают, будто Ламия пяти метров в высоту, а кто-то клянется, что она не такая уж и большая – всего на голову выше высокого человека.
Мало что известно про Ламию.
Известно, что другие мутанты её боятся.
Известно, что она любит всё человеческое: еду, запахи, мясо.
Известно, что убить Ламию нельзя. Верней сказать, неизвестно, как её можно убить.
Зато известно, как от нее защищаться: увести от деревни подальше, приманивая кровавым следом, и накормить досыта…
Что-то треснуло в далеких кустах. Тагир насторожился.
Было темно, разглядеть что-либо не получалось. Зато звук хорошо слышался: вроде, сопел кто-то громко, часто и тяжело. И – вот опять! – ветки под ногами ломались.
Тагир замер, вцепившись в деревянный самострел, выданный ему перед заступлением на пост, – такие одноразовые самоделки могли заменить нормальное ружье. Вроде бы каменной пулей, пущенной из подобного орудия, можно было свалить медведя. Ну, напугать – точно. Дозорным их, впрочем, выдавали не для того, чтобы кого-то убить, а потому, что выстрел их был далеко слышен и хорошо заметен – некачественный самодельный порох выплескивался огненным фонтаном метра на три вперед. Некоторые шутники даже утверждали, что именно огненное жало поражает цель, а пуля для самострела не нужна вовсе, она просто не позволяет пороху высыпаться из дула раньше времени.
Медленно, стараясь не дышать, Тагир поднял тяжелое орудие и прицелился в сторону кустов.
Случалось, что деревянный ствол, обвязанный проволокой, разрывался и калечил стрелка.
Какая-то неясная фигура вышла из зарослей. Остановилась во тьме, озираясь, словно прислушиваясь к чему-то. А потом, низко пригнувшись, быстро побежала в сторону леса – примерно в том направлении, где находилась деревня.
Кто это был? Мутант? Не похоже.
Человек? Чужак? Откуда бы?!
Наверное, кто-то из своих. Но почему здесь? Почему так
Тагир посмотрел на часы. Начинать обход было рано. Да и нужно ли теперь? Надо немедленно всё рассказать Стасу, а уж он пусть решает, что делать дальше и кем может быть эта фигура.
Тагир спустил ноги с навеса, готовясь привычно скользнуть по ветвям вниз, как вдруг до ушей его донесся новый, пока еще чуть слышимый шум. Кто-то мог бы решить, что это просто кровь прилила к голове. Но Тагир был низкород, и он больше привык доверять не уму, а чувствам и предчувствиям.
Острое чувство опасности заставило его вернуться на помост и залечь там.
Через пару минут он уже разбирал человеческие голоса.
Кто-то ломился напропалую, не боясь быть обнаруженным. Их было много – человек семь, может даже больше. Наверное, они были хорошо вооружены, раз не думали скрываться.
Теперь Тагир не сомневался – фигура, которая вышла из кустов и скрылась в лесу, убегала от этих людей.
А они её преследовали.
13
Мичман Теребко отставал. Пыхтел, пыжился, выбивался из сил, пытаясь нагнать оторвавшихся товарищей.
– Держись, Семёныч! – весело окликнул его Егор Шмаков, прозванный Кальмаром за то, что имел бледный вид и выпученные круглые глаза. – Быстрей давай! Быстрей! Волк! Волк нагоняет!
Он захохотал, видя, как старик Теребко неловко оглядывается.
Несмотря на всё напускное веселье, душа Кальмара была черна. Он чертовски разозлился, когда узнал, что рыжий Бобёр – Ромка Бобров – был зарезан узкоглазым пленником, сбежавшим с палубы корабля. Лучше друга, чем Бобёр, у Кальмара не было. Шутка ли – двенадцать лет знакомы! Жили в одном блоке, из одной миски, случалось, ели, ложку друг другу передавали.
Поди найди такого друга, чтобы из общей миски кусок пожирней не урвал!
Кальмар, как только узнал, что на сбежавшего пленника объявлена охота, сам вызвался первым идти на незнакомый берег. Другие-то остерегались поначалу – места чужие, может, мутанты где таятся или звери дикие, – а Кальмара ничто не пугало. Он и с лодки в прибой первый спрыгнул, ничуть не боясь, что кучи тины и водорослей могут ожить, приняв облик оголодавших мутов.
Всего в облаве участвовал двадцать один человек. Мичман организовал из них три группы. Поначалу все они двигались навстречу беглецу – вряд ли тот мог обогнать идущую на буксире баржу, значит, и ловить его надо было где-то позади. Но уже в первый день облавы один из отрядов нашел ночную стоянку беглеца: угли кострища были еще теплые, изрядная кучка птичьих костей подсказывала, что голод пленника более не мучит, а одного взгляда на небольшой уютный шалаш было достаточно, чтобы понять, что пленник отдыхал в комфорте, а значит, сил у него много и преследование может затянуться.
Кальмар тогда оценил место, где устроил свою ночевку беглец: с одной стороны стеной стоял камыш, с другой росли сухие колючие кусты, чьи ветки ломались с громким треском. Любого, кто попытался бы сюда подойти, можно было услышать издалека.
– Умеют эти дикари устроиться, – сказал Кальмар мичману Теребко – тот, привалившись к стене шалаша, перематывал сбившиеся портянки.
– Завидуешь?
– Есть немного. Они к жизни лучше нас приспособились. Мы-то прикипели к казармам да складам, больше ничего не видим, не умеем, Чистых слушаемся. А они – вольные птицы.