Чистилище
Шрифт:
В отличие от логриан, которые довольствовались малым и могли веками размышлять над правильным воплощением какой-либо модели, представители рода человеческого хотели получить побольше и обладать предметом вожделения немедленно.
Среди многочисленных заключенных виртуальной тюрьмы лишь немногие обладали достаточной полнотой знаний, чтобы по-настоящему творить, у подавляющей же части личностей оставался небогатый выбор: либо сжаться, загнать свои амбиции, свою память в узкие рамки волевых запретов, либо биться в тенетах собственных мыслей, позывов, желаний, не
Благодаря усилиям кибрайкеров большинство обитателей фантомных вселенных, подобно Зольцу, получили свободу перемещения.
Так возникли реальности, напоминающие отстойники памяти, – люди приходили в логры, лишившиеся своих хозяев, и оставляли в них часть собственного «я» – ту самую неугодную, потаенную память, которую держали под запретом при жизни.
Негативные воспоминания десятков, если не сотен или тысяч заключенных, собранные в одном месте, формировали жуткие пространства, которые из-за адаптивности логров постепенно оживали, образуя нечто кошмарное…
Генрих ощущал себя зверем, загнанным в ловушку.
Его окружал сплошной, нескончаемый и, нужно сказать, опасный кошмар, сотканный из различных, причудливо смешавшихся образов.
Редкие фантомы настоящихличностей, обитающих в этой преисподней, оказались еще опаснее, чем стихийный синтез «брошенных» воспоминаний: они походили на совершенно одичавших, потерявших рассудок ментальных вампиров, от которых Зольцу приходилось либо прятаться, либо отбиваться, пуская в ход оружие, чтобы избежать плачевной участи, когда остатки его памяти стали бы достоянием обитателей жутких миров.
Казалось, что этому кошмару не будет конца.
Время окончательно потеряло смысл физической величины, превратившись в вечность.
Генрих менялся. Его личность таяла, все меньше оставалось воспоминаний, медленное, но неумолимое самоуничтожение казалось неизбежным.
Он уже давно не строил иллюзий, хотя подобная формулировка в фантомном пространстве звучала абсурдно.
Зольц прошел множество кругов ада. Наверное, телесные муки показались бы ему благом по сравнению с мучениями, которые постоянно испытывал рассудок и сжавшаяся в маленький комочек истерзанная душа.
При жизни Генрих никогда не придавал значения собственной душе. Он полагал, что ее не существует. Научившись при помощи волевых усилий загонять любые поползновения совести в глубины подсознания, Зольц думал, что решает проблему, но на самом деле лишь накапливал ее.
Теперь он раскаивался в этом, но… слишком поздно.
Он и здесь, в пространстве соединенных друг с другом логров, натворил немало непоправимого, применяя стереотипы прижизненного поведения к уникальной реальности…
…Генрих стоял на берегу мутного ручья, который протекал через мрачную чащобу уродливого леса. Мертвые деревья с корявыми, лишенными листьев, черными ветвями обступали его со всех сторон.
Он знал, что этот лес, равно как и обитающие в нем призраки, не более чем гротескная форма чьих-то тяжких воспоминаний.
Между
Наверное, те личности, что создали этот «отстойник памяти», более не существовали. Они распались. Генрих и сам находился на грани распада, ощущение собственной нестабильности не покидало его. Теперь он искренне сожалел, что уничтожал собственную память, фрагмент за фрагментом удаляя казавшиеся неприятными образы.
Прав был тот кибрайкер. Тысячу раз прав. Но как возможно исправить содеянное?
Нет выхода. Он заблудился, давно потеряв дорогу к своему логру. Да и что толку искать его? Наверняка покинутое пространство превращено в такой же «отстойник».
Мне бы вернуть все… Начать с самого начала…
Нет, в одну реку нельзя войти дважды. Даже тут.
Мысли Генриха прервало появление призрака. Сначала он увидел лишь смутный контур человеческой фигуры в порванном скафандре биологической защиты, затем, по мере приближения, зыбкий образ начал принимать более детальные черты.
Лицо незнакомца за разбитым забралом было поражено какой-то формой экзобиологической дряни, чем-то вроде клочковатого мха, который сросся с кожей несчастного. Его побелевшие губы постоянно шевелились, с мукой произнося одни и те же фразы:
– Он меня бросил… Я молил его… А он оставил меня умирать…
Призрак брошенного здесь воспоминания вышел на берег ручья, споткнулся о выступающий из праха узловатый корень «мертвого» дерева и вдруг умолк, заметив Генриха.
По взгляду фантома стало ясно – он бродит тут так давно, что логр начал воспринимать фрагмент чьего-то воспоминания как нечто отдельное, обособленное.
Поступок, который совершил Зольц, еще недавно показался бы ему невероятным.
Он подошел к распластавшемуся на берегу мутного ручья призраку и склонился над ним.
– Ты кто?
Призрак с трудом приподнял голову.
– Помоги… Умоляю… Я биолог… Экзобиолог из разведывательной экспедиции.
– Как тебя зовут?
– Я не помню. Болезнь. Она поразила меня после случайного падения. Я порвал скафандр и разбил забрало шлема. Он был рядом, но сбежал… Я молил его…
– Кто сбежал?
– Не помню…
Генрих собрал остатки своей воли и разума.
Этот призрак говорил. Явление не такое уж феноменальное, почти все фантомы что-нибудь бормочут, но этот хотя бы попытался ответить на вопрос.
Почему? Как воспоминание может осознавать себя?
– Твой напарник… Он тоже был экзобиологом? – после долгого размышления спросил Зольц.
– Да… Я плохо помню. Но он бросил меня умирать.
Генрих вдруг понял, почему призрак обрел некоторую самостоятельность и устойчивость, демонстрируя качества личности.