Чистильщик
Шрифт:
Сначала она медленно обойдет пустые комнаты, осторожно касаясь вещей, и только потом зажжет свет – тусклую маленькую настольную лампу – в большой комнате с камином. Да-да, обойдет весь дом в потемках, ни разу не запнувшись и не наткнувшись
Потом она встанет и вытащит из тайничка за дымоходом камина небольшую – шесть на восемь – черно-белую нечеткую фотографию, явно переснятую и увеличенную с еще меньшей. Наверняка фотографию со служебного удостоверения прежнего хозяина этого дома. Она прислонит фотокарточку ко второму – пустому – фужеру, нальет себе вина и будет долго, до самого утра разговаривать с ней. Или с ним – ведь как на это поглядеть. Говорить на незнакомом гортанном, но в то же время очень певучем языке. А по прекрасному лицу будут струиться слезы. Но боли в ее глазах уже не будет. Она на время уйдет, растворившись в слезах и словах.
Уйдет она до рассвета, спрятав фотокарточку и тщательно заперев дверь.
А я, сидя на окне своей комнаты, буду долго смотреть ей вслед. Я уже давно наблюдаю за ней, просиживая эти ночи на подоконнике и потягивая портвейн к великому неудовольствию моей любезной супруги. Но – увы мне – я стал просто одержим, к тому же окна левого крыла общежития № 16, «семейки» в просторечии, выходят именно на этот проулок.
Меня снедает безумное любопытство, хочется узнать, кто же такой исчезнувший хозяин, куда он пропал, кто ему эта женщина, кто она такая, в конце-то концов, откуда я знаю о том, что она делает в доме. Вопросов в голове крутится масса, шквал вопросов. Но… Но я знаю, что не подойду к этой женщине, не задам их. Просто не смогу. Никогда. Ибо есть в мире то, что должно остаться тайной, то, до чего нельзя дотрагиваться любопытными руками, разглядывать любопытным взором.
Вот и все, она скрылась в доме, и у меня есть некоторый лимит времени для того, чтобы выгулять нашего сеттера Рафку, Рафаэля, прогуляться под одним из последних в эту затянувшуюся зиму снегопадом и сходить в «Броневик» за портвейном.