Чисто женская логика

Пронин Виктор Алексеевич

Что-то в них цепляло ее самолюбие, достоинство, или же просто нарушало мнение о самой себе. Она не сразу поняла, в чем дело, но, помолчав, догадалась — не надо бы ему произносить слово «пенсия», не надо бы. Она еще не привыкла к этому своему положению, звание пенсионерки если и не огорчало ее так уж сильно, то как бы опускало на землю, ставило на место. Так примерно прозвучали для нее невинные слова Гордюхина. Он тоже понял свою промашку и тут же попытался исправить положение, причем неплохую попытку сделал, Касатонова не могла не отдать ему должное.

— А вы случаем не танцевали в балете? — спросил он, воспользовавшись затянувшимся молчанием.

— С

чего это вы взяли? — изумилась Касатонова.

— Там, говорят, в тридцать лет на пенсию выходят... Ведь вам не больше? — наивно спросил он.

— Ну, вы даете, Николай Степанович! — не могла не восхититься Касатонова столь неуклюжим, но все равно приятным комплиментом. — Как такое в голову могло прийти!

— Ах, да! — спохватился участковый, почувствовав, что прощен. — Сейчас же везде на пенсию стараются выпихнуть даже раньше времени, задолго до достижения пенсионного возраста! Видимо, в балете тот же процесс пошел, как выражался один краснобай.

— Спасибо, Николай Степанович! Я вам этого не забуду. Скажите, а вот вы снова были в квартире несчастного Балмасова... И что же, на этот раз вам понятые не понадобились?

— Видите ли, Екатерина Сергеевна, дело в том, что именно первый осмотр места происшествия важно закрепить юридически, застолбить само событие и главные подробности, обстоятельства. А уж потом, когда возбуждено уголовное дело, когда началось следствие, понятые уже не столь необходимы. Не может ведь следователь приставить по два понятых к каждому оперу... Все должно быть в границах разумного. Значит, заглянете, Екатерина Сергеевна?

— Обязательно.

— Кстати, вам привет от следователя.

— Напомните его фамилию... У него такая забавная фамилия, что с первого раза запомнить невозможно.

— Убахтин. Капитан Убахтин. Юрий Михайлович. Думаю, вам он даже позволит называть себя Юрой. Будет даже счастлив. Он напомнил мне, что у вас во время осмотра места происшествия мелькнула какая-то мыслишка, и вы обещали поделиться с ним этой мыслишкой.

— Вообще-то они у меня постоянно мелькают, — передернула плечами Касатонова, но была благодарна Гордюхину за это напоминание — речь шла о телефонных номерах, с которых звонили Балмасову в последний день его жизни. — С одним условием.

— Записываю.

— Он покажет мне список телефонов, которые эксперт увидел на определителе.

— Екатерина Сергеевна! — вскричал участковый почти в ужасе. — Уж не хотите ли вы подключиться к следствию?!

— Знаете, Николай Степанович... Мыслишка-то действительно есть.

Гордюхин только внешне был тяжеловат, неуклюж и как бы слегка туповат. Но только внешне. Касатонова допускала, что этот облик он сам же и придумал — таким ему легче было исполнять свои обязанности. Люди не видели в нем опасности и гораздо охотнее, подробнее отвечали на вопросы. А если бы он был цепким, проницательным, хватался бы за каждое неосторожное слово, взгляд, жест... О, встретившись с таким человеком, лучше сразу замолчать и навсегда забыть все, что видел, слышал, все, что знаешь и о чем только догадываешься.

— Значит так, Екатерина Сергеевна, — сказал Гордюхин рассудительно. — Я сейчас у себя. Вы знаете, где я обитаю в рабочее время. Жду немедленно. Не уйду, пока вас не дождусь.

— На чашку кофе я могу надеяться?

— Можете. И еще у меня пряники есть.

— Уговорили, Николай Степанович. — И Касатонова положила трубку, неожиданно остро почувствовав, что разговор затянулся, что в их словах, и так достаточно бестолковых, появились какие-то посторонние мысли, догадки, намеки.

Все это

уводило в сторону, заставляло ковыряться в этой словесной шелухе, искать смысл, напрягаться. Она предпочитала разговоры короткие, четкие, может быть, даже жестковатые. К этому ее приучило издательство — там телефон был параллельный, один номер на несколько отделов, и стоило чуть затянуть разговор, как в дверь начинали заглядывать редакторы и делать страшные глаза — поторопись, дескать, сколько можно болтать?!

Зазвонил телефон.

— Да!

— Жива? — это был сын.

— Местами.

— Жизнь распахивается всеми своими красками? Звуками? Запахами?

— Пока еще не всеми. Леша, я тороплюсь.

— Я слышал, в твоем доме что-то случилось... По телевидению передавали.

— Соседа убили. На третьем этаже. Как раз подо мной. Чуть наискосок.

— Насмерть?

— Выстрел в затылок.

— Нашли?

— Ищут.

— Он же это... Владелец какой-то фабрики?

— Мебельной, — нетерпеливо и кратко отвечала Касатонова, стремясь побыстрее закончить разговор. Почему-то ей хотелось попасть к участковому, его приглашение встряхнуло ее, вывело из какого-то оцепенения.

— Передел собственности?

— Похоже на то. Я видела все это, Леша... Меня туда затащили в качестве понятой.

— Да-а-а!? — восторженно протянул Алексей. — Ну ты даешь! Ну ты круто начала новую жизнь. А это... Тебе не угрожали?

— Леша! Подъезжай, поговорим. Хорошо?

— Заметано. Я позвоню. Лады?

— Лады, — и Касатонова положила трубку.

Опасаясь, что телефон снова зазвонит, она быстро оделась, протерла очки замшевым лоскутком, встряхнула головой, придавая волосам некий ей одной понятный порядок, и выскочила из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Спустившись на первый этаж, она мимоходом заглянула в почтовый ящик, убедилась, что он пуст, вышла на порог и остановилась, ослепленная ярким солнцем. А дальше произошло то, чего она и сама не могла себе объяснить — вместо того, чтобы свернуть влево, и по сухому теплому асфальту пройти к участковому, она свернула направо и пошла по сырой, разбитой, еще не просохшей дорожке к тому месту, где позапрошлой ночью стояла машина с зажженными габаритными огнями.

Ученые утверждают — если человек взял в руки совершенно незнакомую книгу, которую он никогда не читал, и даже не видел, так вот, если он взял в руки эту книгу и просто пролистнул ее, не вчитываясь ни в единое слово, то вся она до последней опечатки уже в нем. И во всех своих дальнейших суждениях он, сам того не замечая, будет уже как-то соотноситься с этой книгой, с теми сведениями, которые в ней изложены. Поэтому есть смысл, несмотря ни на что, книги все-таки покупать и ставить их на полку, даже не читая. Достаточно, если вы с этой книгой десять минут посидите на диване и полистаете, не будет никакой беды, если прочтете какую-нибудь строку, абзац или даже страницу. И хотя вы не сможете ничего сказать о ее содержании — пусть это вас не огорчает: вся книга уже в вашем подсознании.

Вот так же и Касатонова.

Ночной хлопок раскрываемого зонтика под навесом вдруг вверг ее в какой-то поток, в водоворот событий, в котором она барахталась, ничего не понимая, но в то же время всеми силами стараясь в этом водовороте удержаться. Она не могла внятно изложить свой интерес к происходящему, но даже разрозненные впечатления, полученные за последние несколько дней, где-то в ней уже слепились в смутную картину случившегося, и теперь все ее усилия были направлены на то, чтобы эту картину как-то проявить, увидеть ясно и здраво.