Чистый бор
Шрифт:
Дочка механика Тимофеева, как эту девочку звали в Улыме, когда она была маленькой, и которую стали звать, когда она выросла, девушкой Тимофеевой, как это бывает при весёлых матерях, – её антипод.
Её мама медсестра Луиза, не долго горюя по механику Тимофееву, какое-то время – весёлая вдова, укатила с художником. Бабы Улыма лишились медицинских услуг (вытравляла зародившихся детей), а клуб оформителя: оформив детсад и столовую, начал контору, да женился на Луизе.
Лет пять назад меняет Шрамков книги, а рядом на барьер конторки дочка Тимофеева выкладывает
– Она хорошая девушка! – говорит вслух в тайге наедине.
Бредёт в чащу, держа в руках тихую бензопилу, свистит польскую мелодию, главную в фильме: «Мать Иоанна…» (и что-то про ангелов). Девица Тимофеева немного напоминает монашенку из этого фильма.
Работу он выполняет легко, ловко. Он валит корабельные сосны бензопилой, переходя от дерева к дереву.
Другие идут за ним. На сваленных деревьях (называют их тут хлысты) ветки обрубают Евдокия, Генка Голяткин и Тимофеева; Гришка Сотник цепляет тросами к трактору, которым Илья Горячевский отволакивает на площадку к автомашинам.
Рубят на косогоре, делянка так и названа: Косогор. Не удобная.
Они трудятся до конца светового дня (он же рабочий). И автобус увозит их обратно в Улым.
В столовой, где битком одиноких тут парней (и Шрамков, вроде, одинок), выполняет рекомендацию жены: утром оставляет судки, после работы забирает полные. Повариха Зойка утром не болтлива (он торопился), да и днём во время бригадного обеда, вечером тараторит, как «уважает Ираиду Андреевну». Так ли добра эта молодая девица? Или, наоборот, довольна, что с ней нет беды, которая приключилась с уважаемой ею Ираидой Андреевной?
– Спасибо, Зоя, ты хорошая, – думая о ней немного не так.
– Я вам, Николай Петрович, пюре с котлетами, борща вот, но дома подогрейте. Бортовая из Зыряновки с молоком и сметаной, Никитична напекла ватрушек. Тёплые: я укутала, на улице не остынут.
Дома, когда ужинал с детьми, помянул её именно добром: фирменные ватрушки пекаря Никитичны оценены на «ура». К этой еде варенье и соленье, немалый запас.
Детей – к Чистяковым.
Не мог долго отключиться, поймал момент, когда из тундры в Улым пришёл ветер, напав на дом завоевателем. Дико гудит в трубах. Снеговая крупа ударяет в стёкла. Тайга у вертолётного поля гудит.
…А из вагонного окна видно, как проклюнулось солнце, багровое, маленькое, будто уголёк в холодной печи.
Постыдная болезнь (Луканин)
Ему удалили грыжу в паху, и он потерял уверенность, прекратив быть мужиком. Сделав вид, что обиделся на жену за её не новые упрёки, лёг на маленьком диванчике в большой комнате, глядя, как в окне мигает звёздочка. К докторам и не думает: неудобно – о таком! Хирург, который удалил грыжу, рекомендует бросить бензопилу, она нелёгкая. Но Луканин Алексей привык деревья валить, не умея ничего другого.
Выход: на обрубку
Улым никогда не нравился Луканину. Но в деревне Калиново за девять лет бывал только – отца хоронить, потом – мать. И вот мечта: уедет, а дочка будет навещать его во время каникул. Там родной дом. В нём – полоумный деверь: сестра вышла опять, второй муж нормальный, живут в городе. Но дебил этот тихий, и они как-нибудь поместятся, комнат две, кухня, огород.
…Непонятный овраг, на дне – тёмная вода. Откуда вода в такой холод? А в ней кто-то гадкий, оттого и вода тёплая! Пробудился, пьёт чистую воду, но гнилью отдаёт [1] .
Приехали в тайгу. Входят в тепляк, но эта маленькая темноватая избушка их встречает не теплом, а холодом.
– Сторожа нет! – вопль Катерины. – У других и сторож, и тепло! Наверное, мы одни такие негодящие.
– А чё тут сторожить, бензопила под замком, – мирно говорит ей Алексей.
1
– пить грязную воду к переживаниям («Толкователь снов»)
– А трактор?
– Такой вряд ли кто угонит.
Тихо в тайге. Дверь отворяется, и с клубами нового холода и старой матерщины – тракторист Иван Микулов.
– Не завёлся, растуды его! – плюх на лавку у печки, на лицо шапку, готов дремать.
– Была бы я мужиком, отремонтировала бы! – выкрик Катерины.
– Заводской в нём дефехт! – глуховато из-под шапки – Иван, далее матом.
– Пожалей наши уши, Ванькя! – тонким голосом – его жена Шура.
Катерина вдоволь наоралась: «заработок маленький», сидят в тепляке, «как дураки», а «деньги мимо плывут». Шура Микулова ей подпевает. В Улыме говорят: «У Луканина в бригаде правят бабы». День к концу, автобус. У конторы высадили.
– Луканин! – на крыльце мастер Позднышев в накинутом полушубке, будто встречает, и велит идти с ним в кабинет директора.
Ну, беда! Сон плохой в руку! Бригаду ликвидируют, их растолкают, кого куда. Катерина кидает на него угрюмый взгляд.
Директора Алексей Луканин иногда видит в конторе, как тот идёт в кабинет или выходит, в автомобиль садится, но чтоб – за руку! Ещё невидаль: его отсылают в командировку!
Мастер нахваливает:
– Луканин не пьёт, не курит. А что так одет, в ватник… Одежда есть у тебя добрая?
– Конечно, есть! – с обидой.
Катерина – в коридоре:
– Чё им надо?
– …а вот то… Билет на поезд!
– Не пугайся, съездишь!
Её мнение для Луканина намного авторитетней начальственного, ведь Катерина – его жена.
Недолгие сборы, и он – в станционном домике.
Карабкается на висевшую мимо перрона подножку, и проводница ведёт его, нового пассажира, в отдельное купе. В командировках никогда не бывал. Ехать комфортно. Мимо плывёт тайга. Но и станции, и полустанки… Прямо неохота покидать поезд.