Читая «Голодные игры»
Шрифт:
Ясно, что все было продумано заранее. Цинна ничего не делает просто так. Но зачем?
— Я полагала, мой вид будет более… изысканным, — говорю я.
— Я подумал, что Питу так понравится больше, — отвечает Цинна как-то неуверенно.
Питу? Нет. Кому есть дело до Пита?
— Спасибо, — прыскает Пит под всеобщий смех.
Капитолий, распорядители, публика — вот, что важно. Не пойму, в чем дело, хотя очевидно одно: расслабляться рано, Игры еще не закончились. Своим деликатным,
Мы спускаемся на этаж, где проходили тренировки. По традиции главных участников церемонии поднимают на специальных лифтах из-под сцены: вначале ассистентов стилиста, потом куратора-сопроводителя, стилиста и ментора, и наконец самого победителя. Поскольку в этом году победителей двое, а куратор, как и ментор, только один, все будет происходить немного не так. Я стою в плохо освещенном помещении под сценой на новом металлическом диске, который здесь установили специально для меня. Пахнет свежей краской, кое-где остались кучки опилок. Цинна с помощниками ушли переодеваться и занимать места на своих подъемниках; я совсем одна. Шагах в двадцати от меня в полумраке — временная перегородка. Наверное, за ней Пит.
Толпа орет так громко, что я даже не слышу, как ко мне подходит Хеймитч. Я испуганно отскакиваю в сторону, когда он касается моего плеча, будто все еще нахожусь на арене.
— Успокойся, это всего лишь я. Дай-ка на тебя взглянуть, — говорит он. Я поднимаю руки и поворачиваюсь. — Неплохо.
Звучит не особенно ободряюще.
— Что-то не так? — спрашиваю я.
Хеймитч осматривается в моей затхлой темнице — кажется, он принимает решение.
— Все хорошо, — говорит он. — Давай-ка обнимемся на счастье.
Странная просьба со стороны Хеймитча. Хотя теперь мы оба победители, возможно, это меняет дело. Едва я кладу руки ему на шею, он вдруг с силой прижимает меня к себе и быстро, но четко и спокойно говорит мне прямо в ухо, пряча губы за моими волосами:
— Слушай внимательно. У тебя проблемы. Власти в ярости из-за того, что ты переиграла их, сделала Капитолий посмешищем на весь Панем.
— Чёрт, — шипит Финник.
— Я так и знал, — бледнеет Хеймитч.
— Что это значит? — растеряно спрашивает Гейл.
— Ничего хорошего, — сквозь сжатые зубы отвечает Джоанна.
Я чувствую, как по спине бегут мурашки, а сама смеюсь, будто Хеймитч рассказывает что-то очень веселое:
— Правда? И что?
— Твое единственное спасение — представить все так, словно ты совсем обезумела от любви и не соображала, что делаешь.
Хеймитч отступает и поправляет у меня на голове ленточку.
— Все поняла, солнышко? — говорит он уже в открытую.
Эти слова могут относиться к чему угодно.
— Поняла. Ты говорил Питу?
— Незачем. Его учить не надо.
— А меня, думаешь, надо? — возмущаюсь я, поправляя ему ярко-красный галстук-бабочку, — видимо, Цинна заставил надеть.
—
— С каких пор тебя волнует, что я думаю? — говорит Хеймитч. — Нам лучше поторопиться. — Он подводит меня к диску подъемника и целует лоб. — Это твой праздник, солнышко. Пусть он будет радостным. Хеймитч уходит.
Я оттягиваю край платья, чтобы оно прикрывало колени и не было видно, как они трясутся. Хотя что толку… Я вся дрожу как осиновый лист. Надеюсь, это сойдет за радостное возбуждение. Мой праздник все-таки.
Воздух здесь внизу сырой и затхлый. Мне трудно дышать. Кожа покрывается холодным, липким потом. Я боюсь, что сцена сейчас обрушится и погребет меня под обломками. Когда мы под звуки труб покидали арену, я думала, что теперь мне уже ничего не угрожает. До конца жизни. Но если Хеймитч говорит правду — а зачем ему врать? — то я попала из огня в полымя.
На арене и то было лучше. Там меня бы убили, и дело с концом. Теперь, если я не сумею прикинуться «девчонкой, обезумевшей от любви», наказать могут и Прим, и маму, и Гейла — всех, кто мне дорог, весь Дистрикт-12.
— Ох, — выдохнул Гейл, наконец поняв, что значит «власти в ярости».
Если не сумею… Значит, у меня еще есть шанс. Странно, на арене мне ничего такого даже в голову не пришло. Я хотела только обмануть распорядителей, совсем не думала о Капитолии. Но Голодные игры — это его оружие; никто не имеет права ему противостоять. И поэтому сейчас власти сделают вид, что у них все было под контролем. Что они сами подвели нас к двойному самоубийству. Но для этого я должна им подыграть.
Точнее, мы с Питом… Пит тоже пострадает, если все пойдет не так, как нужно. А Хеймитч его даже не предупредил. «Незачем. Его учить не надо». Что он имел в виду? Пит умнее меня и все поймет сам? Или… Пит и так уже безумно влюблен?
— Она догадалась? Да быть не может, — восклицает Джоанна.
Не знаю. Я даже в своих чувствах не могу толком разобраться. Все слишком перепуталось. Что я делала, потому что этого требовали Игры? А что из ненависти к Капитолию? Или беспокоясь о том, что подумают дома? Или потому, что по-другому просто нельзя? Или потому, что Пит действительно мне дорог?
Я подумаю об этом. Не здесь, где на меня смотрят тысячи глаз. Дома, в тишине леса. Какая роскошь — быть наедине с собой! Кто знает, когда я испытаю ее снова. Сейчас наступает самый опасный этап Голодных игр.
— Конец главы, — тихо сказал Цинна.
— Хеймитч, что делать? — шепчет Китнисс, глядя на будущего ментора.
— Давайте сначала дочитаем, а там уже будем думать, — спокойно отвечает Хеймитч.
— Последняя глава, получается, моя? — интересуется Гейл, Цинна кивает, отдавая ему книгу.