Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Скорую вызвал Гибралтарский. Кто из них придумал выкручивать лампочки с праздничных портретов неизвестно. Скорее всего, Левка. Он такой. Полутораметровые портреты руководителей страны крепились веревками к ограждению на крыше. Левка с Адиком не все продумали до конца. Лампочки, утыканные по периметру портретных рамок, не просто светились по ночам. Выкручивая их, Левка и Адик замкнули какую-то цепь и на госплановской вахте погас свет. Охранник догадался: кто-то балуется на верху.
Вовка Симаков считал, что картина получилась бы гораздо
– Ты посмотри, между плитами упал, – удивлялся Сима. – Хотя это ему не поможет.
О случае с Адиком, как и о нем самом все быстро забыли. Перестал появляться во дворе и Гибралтарский. Зимой кто-то принес новость:
Адик выжил. Отбил, как следует внутренности, но выжил. Ранней весной он появился у нас во дворе. Адик молча наблюдал, как играют в настольный теннис наши пацаны.
Зимой я рассказал Ситке, о чем между собой болтали госплановский озхранник и женщина в белом халате. Брат потрепал меня по голове и спросил: "Помнишь, как ты мне сказал: "Сердца нету"?
– Не помню. Когда?
– Это было еще на Дехканской. Тебе было четыре года и ты пришел с улицы испуганный. Держал руку у груди и говорил: "Сердца нету".
С конца 1957 года меня долго занимала необъяснимая вещь со спутниками.
Поздней осенью того года взрослые и пацаны вечерами собирались у крыльца дома Дживаго смотреть пролеты первых искусственных спутников
Земли. Спутник от рассеянных по небу звездных точек отличало размеренно-пульсирующее движение. Взрослые и дети наперебой кричали, спутник в поле зрения оказывался не больше минуты, все расходились по домам, а я никак не мог сообразить: почему спутник можно наблюдать без бинокля или телескопа? Что у него фонарь сильно бьет на дальность, или как? Но даже если это так, то и в этом случае мы никак не должны видеть спутник с Земли.
Спутник раз в десять меньше реактивного истребителя. Это знали все пацаны с нашего двора. Истребитель летает на высоте 12-15 километров. Спутник вращался вокруг Земли на удалении нескольких сотен километров. Его то мы наблюдали, а те же истребители или бомбардировщики – никогда.
На несуразицу никто из взрослых не обращал внимания. Вопрос конечно ничтожно глупый. Потому собственно я и не решился спросить того же Ситку, почему мы видим то, что видеть нам не полагается.
Прошел год, как Ситка вышел из диспансера. Перемена в состоянии произошла за несколько дней. Брат не стал артачиться и согласился вновь лечь в больницу.
В первое воскресенье отец с матушкой повели меня к Ситке.
Во дворе диспансера на Пролетарской в темно-серых пижамах слонялись больные. Несколько пижамных устроились с родственниками за садовыми столиками и разговаривали совсем как обычные люди.
Вообще-то я знал, что здесь, на Пролетарской большей частью лечатся нервнобольные, а вот в больнице на Узбекской – по-настоящему, душевнобольные.
Папа смотрел на Ситку Чарли и о чем-то думал. Ситка
– Как настроение, балам? – спросил папа.
– Хандра прошла.- Вяло ответил Ситка. – Домой хочется. – И попросил.- Может поговорите с врачом?
– Поговорю. Обязательно поговорю. – Пообещал папа.
Ситка допил кефир и спросил:
– Телевизор работает?
– Работает.
– Я успел только две передачи посмотреть и сюда попал.
Папа глубоко верил в выздоровление Ситки. Матушка твердила о том, что прежде всего не нужно опускать руки, а что до выхода – так он есть.
Валентине Алексеевне, соседке с третьего этажа мама рассказывала какой у нее Ситка Чарли хороший. Она припоминала и о том, какие надежды возлагала на него. И спрашивала соседку: "Разве он не должен вылечиться?"
Валентина Алексеевна не делала из болезни Ситки трагедии. Она вообще не считала его больным.
Валентина Алексеевна и ее супруг Николай Анатольевич Копыловы поселились в нашем доме три месяца назад. Приехали в Алма-Ату из
Пекина, где Николай Анатольевич работал несколько лет в торгпредстве. До Китая они постоянно жили в Москве, куда и собирались вернуться, но пришло назначение Николаю Анатольевичу заместителем Председателя нашего Госплана и они очутились в Алма-Ате.
Валентина Алексеевна, высокая, лет тридцати, женщина и округло маленький Николай Анатольевич в несколько дней заделались близкими друзьями родителей. Без них теперь не обходилось ни одного застолья в нашем доме.
К приему званых гостей мама готовилась за три-четыре дня до назначенного времени. Обжаривая в казане лапшичку для чак-чака, она болтала с Копыловой. В расшитом райскими птицами шелковом халате, закинув ногу за ногу, соседка время от времени подливала себе в рюмку коньяк и курила одну за одной папиросы.
Валентине Алексеевне откровенно скучно в Алма-Ате. Она курила и говорила маме как ей тоскливо здесь, и как сильно хочется поскорее вернуться в Москву.
Мама поддакивала ей многозначительным "да-а-а" и в свою очередь говорила и том, как она ее хорошо понимает. Как матушка могла понимать Валентину Алексеевну сообразить было трудно: кроме Алма-Аты она знала только Акмолинск и Степняк.
Если кто из родительских друзей и мог быть близок к настоящему пониманию тоски Копыловой, так это жена маминого дальнего родича
Талгата – тетя Соня.
Яркая татарка Соня была примерно одних с Валентиной Алексеевной лет. Сближала их не только молодость и красота, но и непреходящее желание делать все, что им захочется. Муж Сони – дядя Талгат, Дважды
Герой Советского Союза, как и полагается боевому летчику, был незаносчив и с удовольствием рассказывал гостям, как он воевал на фронте.
Охотнее всего рассказы о подвигах слушали женщины. Мужчины вежливо послушав с минуты три, спешили усесться за преферанс.