Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Был один человек, кто вообще не обращал внимания ни на Талгата, ни на остальных гостей и занимался исключительно только собой.
Давний друг семьи дядя Гали Орманов имел привычку расхаживать между гостями и напевать несложные мотивы. Если его о чем-то спрашивали, то он, не прерывая пения, коротко и так же напевно, отвечал, и вновь погружался в себя.
Перед войной дядю Гали приставили к одному старцу сочинять за того стихи и песни. Кроме Орманова литературными секретарями к акыну назначили еще двух поэтов. Кто из них больше
Тетя Айтпала, жена дяди Гали на людях не распространялась, почему и для чего дядя Гали в войну неотлучно находился при всесоюзно знаменитом старце. Матушка же напротив напропалую сообщала всем о том, что из себя в действительности представлял акын. Тетя Айтпала делала маме замечание. Зачем ворошить? Дело, мол, прошлое.
Николай Анатольевич в карты не играл, пустых разговоров не поддерживал и по всему было видно, что если бы не блажь Валентины
Алексеевны, то он вместо хождения по гостям давно бы спокойно отдыхал на диване.
Кроме поиска развлечений у Валентины Алексеевны имелась привычка раздаривать хорошие вещи соседским детям. Шефу, например, она подарила несколько альбомов с редкими марками и немецкий фотоаппарат в придачу. Ну а меня Копылова ежедневно закармливала шоколадными конфетами.
Очень скоро все, начиная с меня, взяли за привычку бегать домой к
Валентине Алексеевне без приглашения.
Папа в тот день вернулся с работы рано. Кроме меня дома никого не было и я побежал наверх за матушкой. Валентина Алексеевна и мама сидели на кухне. На столе стояли водка, закуски, коробка папирос.
Как обычно, Валентина Алексеевна набила мой карман "Кара-Кумами" и привлекла к себе.
– Был бы у меня такой сын…- сказала она и заплакала.
Я жутко удивился. Разве можно плакать при такой жизни? Удивился и спросил:
– А почему у вас нет детей?
Валентина Алексеевна сняла очки и я увидел потерявшие блеск ее беспомощные глаза. Она вновь всхлипнула и обхватила голову руками.
Мама нахмурилась: "Болтун".
Глава 2
Спор с Татарином закончился дракой. Татарин намного выше и крупнее меня. Драться с ним не хотелось. Спор некому было рассудить и ничего не оставалось, как предложить: "Давай выйдем". Я надеялся, что Татарин откажется. Он не отказался и беспорядочно задрыгался. Я суматошно подлетел к Саттару и мне повезло: с первого же раза попал
Татарину по носу. Пошла кровь, Татарин заревел.
Татарин вовсе не татарин. Звали его Саттар и был он уйгуром.
Обозвал его Татарином Жума Байсенов. Обозвал так, потому что Саттар среди всех нас был чересчур хитро-мудрым.
Саттар чистил нос у водопроводной колонки, я держал ручку колонки. Подбежал Жума: "Быстрей! Эдька зовет!".
Наш
Дживаго и Байсеновых к забору прилепилось несколько построек.
Со стороны нашего двора, у забора, пригнув голову, махал нам рукой Эдька. Мы подбежали. Что такое? Прижав палец к губам "т-сс",
Дживаго показал глазами на заборную доску. Мы с ходу все поняли и выстроились в очередь за Эдькой.
В доске был выбит сучок и в дырку ту сейчас глядел Эдька. С той стороны, между сараями, из летнего душа доносились приглушенные женские голоса.
Эдька оторвался от забора и кивнул мне. "Смотри".
Мылись двое. Всем нам хорошо известная девица и мама нашего общего друга.
Девушка, оголенная до спортивных плавок, водила одной рукой через плечо мочалкой, а другой что-то показывала матери нашего друга.
Мама нашего общего друга мылась основательно. Она подставляла лицо медленно бежавшей из душа струйке воды, неторопливо, поочередно поднимала с размыленной решетки и вытягивала, словно любуясь, впереди себя скульптурные ноги.
С толку сбивал низ живота матери друга. То, что было у нее там, я не видел, когда листал репродукции в альбомах из библиотеки
Какимжановых. Мне показалось, что то, чем было устлано основание живота, было намного запретнее, постыднее того, что оно собой прикрывало. Здесь ничего не должно расти. Все это было так же нелепо и оскорбительно, как и догадка, что они тоже ходят в туалет за тем же, за чем и мы, пацаны.
Будто чувствуя, что за ней подглядывают, женщина словно наставляла меня. Гляди, гляди мальчуган! Не расстраивайся. Успокойся и все будет у тебя замечательно. А пока гляди себе на здоровье во все глаза. Гляди сколько тебе угодно. Где еще тебе выпадет увидеть такое?
С некоторых пор мне нравилось подстригаться. Ближайшая парикмахерская размещалась в тупиковой комнате гостиницы, что стояла через дорогу от дома. В парикмахерской всегда горел свет, беспрерывно бормотало и пело радио, и стоял запах переглаженных простынь.
Дебелая парикмахерша усаживала меня на широкую перекладину, уложенную на кресельные подлокотники, повязывала на шее простынку и плавным касанием фиксировала мне голову: "Держи так". Я закрывал глаза и думал: почему и откуда у парикмахерши такие невесомые руки?
Специально научиться касаться столь едва осязаемо едва ли где научишься.
Клацая машинкой, она кружила вокруг меня, то и дело мягко прижималась ко мне. Напряжение покидало меня и я чувствовал всем своим существом ее внутреннее тепло, еле уловимый запах податливой плоти перебивал все другие запахи в комнате, проникал всюду, овладевал целиком и полностью мной. Она вновь касалась меня и было немного не по себе при мысли, что парикмахерша вдруг нечаянно откроет, как мне сейчас необыкновенно хорошо. Стрижка подходила к концу и я про себя просил ее не торопиться.