Чмоки
Шрифт:
— А ты сейчас гораздо лучше выглядишь. Бегать, что ли, опять начал?
— Упаси бог. Я теперь только к анонимным хожу. Знаешь, я, когда в полицию попал, понял, что дальше уже некуда просто, все. Я к ним уже четыре раза ходил.
Как любой неофит, Тони был полон святого рвения. Мой друг поведал мне, как он пришел к осознанию того, что алкоголизм — это болезнь, течение которой он не может контролировать.
— Это что-то потрясающее: я теперь просто все по-другому вижу. Тебе тоже надо попробовать.
— Мне? Я, что по-твоему, алкоголик?
Господи, вот уж что
— Это ты сам должен понять. Я, конечно, не врач, но, по-моему, тебе неплохо будет сходить.
И все это с такой самодовольной улыбочкой. Я его чуть было не послал, да вовремя остановился. Сейчас любое проявление недовольства будет воспринято как доказательство моего нежелания встать на правильный путь.
— Не знаю, Тон, может, действительно надо сходить.
Тони вручил мне пачку «Мальборо» и буклетик Общества анонимных алкоголиков.
— Тут про двенадцать ступеней реабилитации. Просвещайся.
— Двенадцать только? Тебя же двенадцать не проймет, тебе как минимум тридцать девять [31] надо. Кстати, помнишь, я тебе говорил, что Алан — агрессивный психопат? Так вот, я ведь прав оказался.
— Ты что, хочешь сказать, что это он тебя порезал?
— Поживем — увидим, Тон. Поживем — увидим.
Тони поглядел на меня как на убогого и пошел к своим алкоголикам. Интересно, когда у меня будут показания брать?
31
Намек на приключенческий роман Джона Бакана «Тридцать девять ступенек» (1915).
Ночью ко мне в палату на носилках вкатили лежащего старика и уложили на соседнюю койку. Старик сперва громко храпел, репетируя предсмертные хрипы, а потом я проснулся среди ночи, а он задыхается, давится воздухом, так что слушать страшно. Я нажал на звонок над койкой. Сестра вошла, глянула на него и побежала за доктором. Притащила какого-то пацана, тот стал прыгать старику на грудь. Сестра хотела подключить его к кислороду, но его баллон сломался, и ей пришлось волочь другой от моей койки… Короче, когда кардиологи прибежали, старик уже умер. Когда его откатили в морг, пришли две сестры и еще целый час отскребали его матрас. Одна из них дала мне таблетку снотворного размером с конфету М&М, но в ту ночь я уже больше не заснул. Никак не мог отделаться от мысли, что, может, старик бы не умер, если бы лежал в частной палате.
Наутро сестра сменила мне повязку и представила мне доктора Миллера. Миллер, местный психиатр, был парень лет под тридцать с модной щетиной и значком-саксофончиком на лацкане купленного в секонд-хенде пиджака. Он сообщил, что ему удалось получить из Вебстеровской клиники мою карту и что он назначил мне литий и транквилизатор, чтобы снять последствия шока.
— Мы сделали вам анализ крови, у вас уровень лития очень низкий. Вы его давно бросили?
— Да нет, может, пару раз забывал выпить…
Дальше последовала небольшая лекция о важности приема лекарств в соответствии с указаниями врача. Когда доктор
На обед мне принесли чуть тепленькую лазанью, а после обеда пришли двое детективов, этакие детсадовские полицейские в костюмах и при галстуках. Констебль Робсон — тот, который повыше, — сказал, что это дело у них проходит как покушение на убийство. Хорошее определение. Значит, Алан сядет надолго.
Я рассказал им, как поехал в Уэст-Энд, как следил за Аланом и Клэр и как пошел за ними в кино. Робсон спросил, откуда я узнал, что тот собирается обедать в «Камбале».
— Мне Тони Молд сказал.
— А вы в кино с кем-нибудь еще говорили? — спросил Робсон. Он был похож на Кристиана Слейтера.
Я покачал головой. Он нахмурился:
— А вот мы спросили билетера, он говорит, что вы ему сказали, что пришли с друзьями. Что это за друзья?
— А-а, это… Нет, я просто сделал вид, что с Аланом пришел, чтобы он мне сказал, где они сидят. Я не хотел упускать их из виду: мне потом нужно было еще с Клэр поговорить, спросить, что вообще происходит.
— Клэр — это Клэр Фогель? — спросил тот, что пониже, с ежиком.
— Фамилию не знаю, но ей года двадцать два, светленькая такая.
Робсон посмотрел на напарника с ежиком. Тот кивнул.
Потом он спросил меня, почему мне так необходимо было поговорить с Клэр, и я им все рассказал. Рассказывал подробно и потому довольно долго. Эти двое проявили больше терпения, чем сержант из кенсингтонского отделения, но как-то мало записывали и вообще по-настоящему стали слушать, только когда я начал описывать свои передвижения по кинотеатру. Когда я закончил, Робсон выпрямил ноги и подался вперед:
— Мистер Корк, а вы не заметили: по залу никто больше не ходил?
— Только Алан. Я же говорил, он потом пересел. Там народу почти никого не было.
— А еще кто-нибудь мог это сделать? Может, у вас в личной жизни с кем-нибудь не ладилось?
— Слушайте, я понимаю, что вы должны проверить все версии, но ведь ясно же, что это Алан Дентон! Почему вы его не арестуете?
Робсон прочистил горло и снисходительно глянул на меня. Черт, воображения у человека, как у табуретки. Я перекинулся на того, который с ежиком. Он заверил меня, что они с напарником очень серьезно подойдут к расследованию, что они опросили людей на выходе из кино и по имеющемуся в кассе перечню чеков и номеров кредиток установили личность большинства зрителей.
— Да я же вам все уже сказал! — не выдержал я. — Это Алан! Он думает, я его шантажирую! Господи, неужели непонятно? Что я, по-вашему, сам себя порезал?
— Нет, сэр, так никто не думает, — сказал Робсон. — Врач говорит, что такую рану человек сам себе нанести не может, это исключено. Вы не волнуйтесь. Мы учли ваши подозрения, но ведь вы же не видели нападавшего — значит, нам придется отрабатывать все возможные версии. Преступление очень серьезное, и давайте мы сами будем делать свою работу, хорошо? Нам потом еще раз надо будет вас опросить. Если что, мы с вами свяжемся через доктора Миллера.