Чо-Ойю – Милость богов
Шрифт:
Я использую последнее средство: после каждых двадцати шагов делаю маленькую передышку и после каждых ста шагов сажусь на короткий отдых. Так стало лучше. Вскоре я почувствовал, что наступило второе дыхание. Мы, хоть и медленно, но набираем высоту. Вокруг нас уже мало вершин, на которые мы не можем смотреть. На севере – Бассейн Тингри Дзонг тонет в дымке между коричневыми холмами. Я все считаю в отчаянии: 17… 18… 19… 20 – ах!
Теперь мы дошли до фирнового гребня, ограничивающего наш склон слева. Под северным плечом Чо-Ойю пересекаем большую мульду и подходим к тому месту гранитного
Вдруг крик! Мы смотрим вверх. На стене стоит красная фигурка с поднятой рукой. Пазанг!
Он быстро спускается и спешит к нам: «Большое счастье, да, большое счастье, да!..»
Да, да, они втроем были на вершине!
Пазанг – этот строгий азиат с непроницаемым лицом – бросается ко мне на шею, его лицо дергается. Он возбужденно говорит слова радости.
Мы теперь знаем, что штурмовая группа спускается благополучно, и Аджиба спешит в лагерь IV, чтобы успеть приготовить горячий напиток.
Над стеной показывается длинная, одетая в синий костюм фигура – Герберт. Он идет медленно, осторожно неся перед собой свои обмороженные руки. Пазанг берет веревку и хочет подняться навстречу, но Герберт уже начинает спускаться. Он осторожно кладет руки на уступы и медленно скользит вниз. Шаг за шагом он приближается ко мне. Он чем-то напоминает пришельца из другого мира. Мы мало говорим, но вряд ли кто-либо из нас когда-нибудь забудет эту встречу.
Последним спускается Сепп, он идет тяжело и серьезно. Не доходя до меня два шага, он падает. Неожиданная слабость. Я даю ему шоколад. Мы почти не говорим о вершине, но только она в наших мыслях.
В лагерь IV пришли в темноте. Во время спуска, глиссируя, я растянул правую ногу.
Втроем, Сепп, Герберт и я, долго лежим в палатке без сна. Напряжение, счастье и возбуждение ослабевают в разговорах».
Глава XII
«ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПОБЕДИТЕЛЯМИ!»
Утром ураганный ветер хлестал палатку. Я был преисполнен благодарности богам, давшим нам вчера хороший день и не разрешившим ураганному ветру, единственному всемогущему властелину высоких гор, остановить нас. Сегодня подъем на вершину был бы уже невозможен.
Мы лежали в теплых спальных мешках и уже не думали о грандиозной бесконечной пустоте над нами. Мы распрощались с ней и возвращаемся в долину жизни. Пурга в горах, единственная в своем роде, несравнимая с пургой на равнине, прощалась с нами. Она – самостоятельный элемент погоды, жестокий и, как огонь, все разрушающий. Нам осталось с ней бороться еще несколько часов, и мы – в долине.
Пазанг вышел очень рано. Мы еще ждали: может быть, погода несколько улучшится и подарит нам спокойный спуск с отдыхом на солнце, с видом на хорошо знакомый теперь склон, с воспоминаниями, сопровождающими каждый наш шаг, переплетающими воедино, как и вчера, события прошлого и настоящего. Но пурга не унималась.
Аджиба приготовил хороший завтрак. Анг Ньима и Гиальцен поднялись к нам, чтобы помочь эвакуировать лагерь. Мы ждали до середины дня, но дальше
С ногами Сеппа все в порядке, обморожений почти не было. Мы надеялись, что при спуске он сумеет их сохранить. Мои руки вчера не пострадали, обморожение носа тоже не страшное, единственное, что он распух и дышать мне приходилось ртом.
Самое неприятное на бивуаке – это выход из-под защитных стен палатки. Над нами было мрачное серое небо, проносящиеся иногда клочки тумана, холод и ветер. Шерпы уже были готовы к выходу и ждали, чтобы упаковать нашу палатку. Они тоже страдали от холода и напряжения, но их радостные лица смотрели на нас так, как смотрят гордые родители на своих детей, которые только что принесли домой отличный аттестат.
При спуске в лагерь III я заметил, что очень ослабел. Видимо, вчера, сам того не сознавая, я израсходовал последние резервы своих сил. Сейчас, при спуске, я совсем не чувствовал своего тела, оно казалось мне чужим существом, которое само несет меня вперед. И когда я, задыхаясь, все чаще останавливался для восстановления дыхания, у меня было такое чувство, что я не только должен снабжать организм кислородом, но и поддерживать собственное я, которое грозило остановиться и погаснуть.
Теперь окончательно пропало разделение между телом и мыслями. Я чувствовал себя так, будто представляю собой тяжелый груз, который с трудом тащится вниз. Видимости почти не было, ветер бросал навстречу снег и туман. Мои очки оледенели, очистить их я не мог. В таком состоянии я шел (мы двигались без веревки) непосредственно за Сеппом, который чувствовал себя значительно лучше. При пересечении крутого склона, на котором лежал свежий снег, я ставил ноги точно в его ступни, едва заметные в молочной мгле, из которой состоял сейчас наш мир.
На пологом участке, ведущем к крутому спуску, я почти не мог идти дальше. У меня кружилась голова, и я шатался, как в хмелю, останавливаясь все чаще. Сепп и Анг Ньима быстро спустились до ледопада и там ждали нас. Гельмут, вчера при спуске повредивший ногу, тоже двигался медленно и только что прошел крутой склон.
Гиальцен следовал за мной на расстоянии одного шага. Никто ему не говорил, что он должен мне помогать. Но он шел за мной, как тень. С его тяжелым рюкзаком не особенно приятно было идти в моем темпе, – темпе черепахи.
Рельеф здесь абсолютно безопасный, и я мог бы идти один. Мне хотелось сказать Гиальцену: «Иди вперед и жди меня у ледопада».
Но сказать этого я не мог. Если я шатался, Гиальцен меня тут же поддерживал, но если я делал несколько нормальных шагов и поворачивался к нему, он делал вид, что вообще меня не замечает. Со смущением он старался показать, что очень устал, и виновато смотрел мимо меня. Создавалось впечатление, что он был бесконечно благодарен мне за то, что я вытаптываю в глубоком снегу хорошие следы и защищаю его от ветра своим телом. Кроме того, он хотел создать впечатление, что стыдится своей слабости.