Чочара

Моравиа Альберто

– Она ничего не велела мне передать?

– Ничего. Сказала только, чтобы я тебя предупредила Она не захотела будить тебя, потому что она хорошая дочь. Ну и потом, конечно, молодость, возраст ей нравится Клориндо, и она хочет побыть с ним наедине. Мы, матери, начинаем становиться помехой нашим детям, когда они подрастают. Мои сыновья тоже убегают из дому, чтобы побыть наедине с девушками. А Клориндо очень красивый парень, и они с Розеттой прекрасная пара.

У меня невольно вырвалось:

– Если бы с ней не случилось беды, то она и смотреть не стала бы на Клориндо.

Произнесла я эти слова и тут же раскаялась, но было поздно, потому что эта ведьма налетела на меня с вопросами:

– Что случилось с ней? Мне самой показалось немного

странным, что Розетта уезжает с ним так легко и просто, но я не стала задумываться над этим... ведь известное дело - молодость... Так скажи мне, что же случилось?

Сама не знаю почему, может, потому, что меня очень разозлил поступок Розетты, или потому, что мне хотелось поделиться с кем-нибудь своим горем, хотя бы с Кончеттой, я не выдержала и рассказала ей все, что с нами случилось: о церкви, о марокканцах и о том, что они сделали со мной и с Розеттой. Кончетта разливала суп по тарелкам и, слушая меня, приговаривала:

– Бедняжка, бедная девочка, бедная Розетта, несчастная, вот несчастная.

Потом она села, а когда я кончила рассказывать, сказала:

– Это все война. А эти марокканцы ведь тоже мужчины, и молодые к тому же... они увидели твою дочь, такую молодую и красивую, и не выдержали, поддались искушению. Это все...

Она не успела закончить, потому что я вскочила, как ужаленная, схватила нож и закричала:

– Ты не знаешь, каково было Розетте. Ты сама потаскушка, и мать твоя была потаскушка, и ты хочешь, чтобы все женщины были потаскушками, как ты! Но если ты будешь говорить о Розетте такие слова, я тебя убью, клянусь богом.

Видя меня такой разъяренной, она отскочила от меня и, сложив умоляюще руки, воскликнула:

– Господи Иисусе, да чего ты взбеленилась? Что я сказала такого? Что война - это война, молодость - молодость, и что марокканцы тоже молоды, и что они мужчины. Успокойся, Чезира, теперь о Розетте позаботится Клориндо, и пока он будет с ней, у нее все будет, вот увидишь. Он занимается спекуляцией, и у него все есть: и продукты, и одежда, чулки, туфли; будь спокойна, за ним Розетта будет, как за каменной стеной.

Я поняла, что с этой женщиной не стоит тратить слов, положила нож на стол и молча стала есть суп. Но еда в тот день казалась мне горькой; я ела и все думала о Розетте, какой она была раньше и какой стала теперь. Розетта уехала с Клориндо, как последняя потаскушка, которой стоит только свистнуть, и она побежит за любым мужчиной; и Розетта даже не предупредила меня, что уезжает, может, она вообще не захочет больше жить со мной. Мы поужинали молча, и я ушла в сарай, легла на кровать, но спать не могла, так и пролежала всю ночь, вглядывалась в темноту и прислушивалась к каждому шороху; от злости все мускулы у меня напряглись.

На другой день Розетта тоже не вернулась; я просто не находила себе места, все бродила среди апельсиновых деревьев, выходя иногда на дорогу, чтобы посмотреть, не возвращаются ли они. Завтракала и обедала я вместе с Винченцо и Кончеттой, которая старалась меня утешить, восторженно повторяя мне свои глупости, что Розетте будет очень хорошо с Клориндо и что она не будет ни в чем нуждаться. Я слушала ее молча, потому что знала: возражать ей бесполезно; у меня даже пропала охота сердиться на нее. После ужина я опять ушла в сарай и на этот раз заснула. Около полуночи я. услышала, что дверь сарая потихоньку открывается, я взглянула и увидела при лунном свете, что в сарай на цыпочках входит Розетта. Она прошла в темноте к тумбочке, повозилась немного и зажгла свечу, а я сощурила глаза и притворилась спящей. Теперь Розетта стояла передо мной, свеча слабо освещала сарай, и я увидела, что Розетта была во всем новом, значит, Кончетта была права. На ней было платье-костюм из легкой красной материи, белая блузка, черные лакированные туфли на высоком каблуке и чулки. Сначала она сняла жакет, осмотрела его со всех сторон и повесила на стул в ногах кровати. Потом сняла юбку и повесила ее рядом с жакетом. Теперь она осталась в комбинации, черной и в дырочках, через которые виднелась

ее белая кожа; Розетта села и сняла туфли, посмотрела на них, поднося их к свече, а потом аккуратно поставила под кровать. Потом она стала снимать через голову комбинацию. И вот, когда она стягивала с себя комбинацию, извиваясь всей нижней частью тела, я увидела, что на ней был надет черный пояс с подвязками, украшенный лентами. У Розетты никогда не было пояса с подвязками - ни черного, ни цветного, она носила круглые резинки немного выше колен; этот черный пояс совсем изменил ее, мне показалось, что это была вовсе не она, что это было не ее тело. Раньше у Розетты было здоровое и молодое тело, такое сильное и чистое, какое бывает у невинных девушек, а этот черный узкий пояс придавал ей вызывающий и развратный вид: ее ноги казались теперь белее, волосы внизу живота тоже стали светлее, ягодицы округлились, а живот как-то выдался вперед. Это было тело не моей Розетты, Розетты, которая до сих пор была моей дочерью, это было тело Розетты - любовницы Клориндо. Я подняла глаза и посмотрела на ее лицо; оно тоже стало совсем не такое. Свеча освещала ее снизу, и я увидела ее лицо - жадное, внимательное и настороженное, как у проститутки, которая долго бродила по тротуару, побывала во многих руках, а теперь вернулась поздно ночью домой и считает заработанные за день деньги. Я больше не могла сдержаться и громко позвала:

– Розетта.

Она сейчас же посмотрела на меня и сказала медленно и как будто неохотно:

– Мама? Я спросила:

– Где ты была? Я три дня волновалась из-за тебя. Почему ты меня не предупредила? Где ты была?

Розетта посмотрела на меня, а потом сказала:

– Я ездила с Клориндо и вернулась. Я села на постели и все спрашивала ее:

– Что с тобой случилось, Розетта? Ты стала совсем другой.

Она ответила тихо:

– Какая была, такая и осталась, откуда ты взяла, что я стала другая?

А я ей огорченно:

– Но ведь мы не знаем, кто такой этот Клориндо, доченька. Что у тебя с ним?

Она ничего не ответила, сидела, опустив глаза, и молчала; но за нее отвечало ее обнаженное тело - на ней был только пояс с подвязками да лифчик,- и было это тело совсем другим, не таким, как раньше. Я больше не выдержала, вскочила с кровати, схватила Розетту за плечи и стала трясти ее и кричать:

– Ты хочешь, чтобы я сошла с ума от твоего молчания? Я знаю, почему ты мне не отвечаешь, ты что думаешь, я ничего не знаю? Ты молчишь, потому что ведешь себя, как потаскушка, ты спуталась с Клориндо, а мне не хочешь ничего говорить, потому что тебе наплевать на твою мать, тебе нравится быть потаскушкой!

Она молчала, а я продолжала трясти ее, наконец я уже совсем потеряла голову и закричала:

– Сними с себя сейчас же эту гадость!

Я бросилась на нее и хотела сорвать пояс. Розетта и тут не шевельнулась и не защищалась, она стояла с опущенной головой, как будто хотела прижаться ко мне. Я потянула за пояс, но он не поддавался, материал был крепкий, тогда я толкнула Розетту на кровать, она упала лицом вниз на одеяло, а я шлепнула ее изо всей силы по заду. Задыхаясь, я бросилась на свою кровать и крикнула ей:

– Ты что, не видишь, кем ты стала? Как ты можешь не видеть этого?

Я почему-то думала, что на этот раз она будет возражать, но она встала с постели и принялась рассматривать свои чулки, отстегнувшиеся от пояса, когда я пыталась сорвать его. На одном чулке сверху и до самого колена спустилась петля, Розетта увидела это, послюнила палец, чтобы остановить спускавшуюся петлю. Она сказала мне:

– Почему ты не спишь, мама? Ты знаешь, что уже очень поздно?

Она говорила спокойно и рассудительно, и я поняла, что теперь с ней ничего не поделаешь. Я бросилась на свою кровать и повернулась к ней спиной. Я слышала, что Розетта еще что-то делала, двигалась по сараю, видела ее тень на стене, но не повернулась к ней. Потом она задула свечу, в сарае стало совсем темно, и по скрипу ее кровати я поняла, что она легла и устраивается поудобнее, собираясь спать.