Чокнутая будущая
Шрифт:
Зрелость в самом расцвете.
– Мирослава, я желаю вам с Алешей только добра. Он уже не настолько молод, чтобы жениться снова. Ты должна приложить все усилия, чтобы выстроить прочный брак…
– Куда мы едем? – резко перебила ее, потому что в эту минуту автомобиль съехал с трассы прямо к указателю «Ритуальное агентство».
– Это ненадолго, – ответила Римма Викторовна. – Мне надо сказать Антону всего пару слов.
– Зачем? – едва не взвыла я. – Зачем вам говорить что-то младшему брату своего первого мужа? Вы развелись
– Это касается Олега, – растерялась она.
Еще бы! Когда на нее в последний раз выли?
В отчаянии я вообразила себе, как прямо на ходу выпрыгиваю из машины и убегаю в джунгли, истошно вопя.
Я ведь обещала себе.
Не подходить к похоронному бюро.
Никогда.
Ни за что.
Так что я опять здесь делаю?
Колесо фортуны уже раскрутилось и теперь набирало скорость вращения, сминая все мои робкие попытки избежать предначертанного.
– Я подожду вас в машине, – буркнула поспешно.
– Мирослава, – раздраженно процедила Римма Викторовна, – ну проявите хоть какие-то зачатки воспитания. Неужели так сложно зайти поздороваться?
Чума на оба ваши дома.
Я устала с ней спорить, я с ней спорила всю дорогу, обороняясь от бесконечных ползучих нравоучений.
Поэтому запал иссяк, и на меня снизошла тихая покорность судьбе.
Вслед за Риммой Викторовной я выползла из автомобиля в распаренное лето, сразу прильнувшее ко мне своим зноем.
Она шла впереди, а я плелась за ней по знакомому торжеству шоурума, и у строгих менеджеров при виде меня снова сводило зубы – с дресс-кодом-то я опять промахнулась. Но была ли в этом моя вина?
С нас можно было писать картину «Богиня и бродяга».
Римма Викторовна уверенно свернула в хитросплетения узких коридоров и без стука толкнула дверь в казенный кабинет Антона.
Он сидел за компьютером, погрузившись в какие-то расчеты, и при виде примадонны на крохотное мгновение поморщился, прежде чем расплыться в широкой неискренней улыбке.
Я вышла из-за ее спины, лихо сдвинув панамку на затылок.
– Мирослава, – в один длинный выдох Антон уместил многое: удивление, смирение, иронию и возмущение.
В этой «Мирославе» было столько оттенков и нюансов, что внутри меня что-то вздрогнуло и отозвалось жаром.
Так не приветствуют посторонних людей.
И родственников так не приветствуют.
– Подобрала ее на обочине, – прощебетала Римма Викторовна, становясь оживленной и веселой, выкручивая все свое обаяние на максимум.
Она процокала каблуками и звонко расцеловала Антона в обе щеки.
Я ничем таким заниматься не собиралась и просто вскарабкалась на подоконник, подальше от них, опустив взгляд на потрепанные шлепки.
Ноги были поцарапанными после борьбы с побегами хмеля, нагло проникшими на мой огород через соседский забор.
– Она шла пешком к Алеше в город, – в интонациях Риммы Викторовны было предложение повеселиться
Антон молчал, и мне стало интересно, каким было его лицо.
Но я не смотрела.
– Чай, кофе? – наконец вежливо и безлико произнес он.
– Кофе, пожалуйста.
– Мирослава?
Я вздрогнула.
Сегодня мне казалось, что мое имя на его губах – как звук щелкающего курка.
– Мне ничего не нужно, – пробормотала я, не поднимая глаз.
– Ты шла пешком по такой жаре. Неужели не хочешь пить?
В горле немедленно пересохло.
Я кивнула – едва-едва, не уверенная в том, что киваю в реальности, а не в своем воображении.
Что со мной такое? Судьба стучалась мне в сердце, вызывая ощущение свободного падения.
– Володь, – это, очевидно, в интерком, – принеси нам два кофе и бутылку холодной воды, пожалуйста… Римма Викторовна, что-то случилось?
– Случилось, – в ее голосе зазвенела светлая печаль. – Олег разбил машину вчера вечером. Но он ни в чем не виноват, в него въехали.
– Он цел?
– Он-то да.
А машина, очевидно, нет.
Олег – сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.
В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?
– Понятно, – голос Антона снова стал безликим. – Хорошо, что цел.
В кабинете воцарилось неловкое молчание.
Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.
Это была очень напряженная, звенящая пауза.
Ненавижу такие.
Кажется, что можно сгореть от неловкости.
Каждый из них понимал свою роль. Она просительница (недавно дважды ею была я, так себе удовольствие). А он вечный должник своего брата, раздающий долги его детям, и это не вызывало у Антона ни малейшего сопротивления или сожаления. Это не вызывало в нем ничего, он привык.
– Экзотическая, – громко сказала я, не в состоянии больше находиться внутри этой ужасной паузы. – Антоша, ты знаешь, что я самая экзотическая жена твоего брата? В театре только и разговоров об этом было! А ты ходишь в театр, Антон?
Откинувшись назад, панамкой к окну, я посмотрела наконец на него – прямо в глаза.
В них плескалось облегчение.
Видимо, Антон тоже не любил напряженных пауз.
– Богиня, тихоня, интеллектуалка, – негромко сказал он с легкой улыбкой не на лице, а где-то на дне своих глаз. Повторил определения первых трех жен Алеши и вспомнил мой вопрос: интересно, какой женой стану я. – Вот и ответ. Я редко бываю в театре, Мирослава.
– И очень зря, – включилась Римма Викторовна, мало что понявшая, но поймавшая за хвост тему для легкой болтовни. – Театр – это настоящее чудо, доступное каждому. Антон, ты ведь еще не был на Алешиной премьере, правда? Он так глубок в образе дяди Вани, столько новых оттенков придал этой роли!