ЧОП "ЗАРЯ". Книга вторая
Шрифт:
Мысль, что ждать меня им еще скучнее, чем мне, даже развеселила. Но в окошко я решил больше нос не высовывать.
То, что в этом мире интриг и хреновых для обычных людей стратегий не меньше, чем в прошлом, я даже не удивился.
Все по классике — малая жертва ради великой цели. Знали, что сектанты что-то мутят. Не вмешивались и ждали. Результата эксперимента или заказчика, не парясь с сопутствующими потерями. Их даже, наверное, оправдать можно — если сектанты научились менять реальность, открывать разрывы и создавать деймосов, то такая технология нужна любой державе. Просто
Я еще раз улыбнулся и улыбался каждый раз, когда думал, что мы все-таки подпортили этим умникам планы. Интересно, что с проводником стало? А то жалко девчонку, совсем малая.
Я продумал себе легенду, вспомнил все, что обсуждали с Захаром и Гидеоном — рос и воспитывался у дальних родственников в дальней загранице. Увезли после происшествия с отцом. Навык мнемоника проснулся недавно, в порочащих связях не замечен, характеристика положительная — думаю, что и детектор бы смог обмануть, просто не уточняя, на краю какой именно Европы находится эта самая заграница.
К концу недели я уже стал дичать. Сон, медитации, планы, идеи, анализ с переоценкой — все по кругу, аж укачивать и тошнить начало. Я искал в себе зло. Я анализировал чувства от заемной силы фобосов, особенно магии воды и той легкости, с которой ледяные лезвия разделывались с сектантами.
Деймосы, фобосы, приспешники зла, сила, аура, проводники, магия, трупы, жертвы, инквизиция, сертификация, ожидание приговора — самокопание и переосмысление… И ведь не поговорить ни с кем!
Я уже реально начал кукухой ехать и голоса слышать.
Увидел фобоса, вроде светлого — пацана лет двенадцати, потерянным призраком бродившего по ночам между стен.
Сначала я его игнорировал. Напридумывал себе, что он подсадной. Бывает же такое, что в камеру подсаживают, чтобы разговорил, да признание выбил?
Но потом рискнул. Особенно когда понял, что он меня боится больше, чем я его. Обоюдное любопытство победило и шаг за шагом, жест за жестом, мы познакомились.
Называл он себя Ромкой и жил здесь с самого основания монастыря. Сын зодчего, неудачно игравший под рухнувшими строительными лесами. Почему он так и не ушел — он не знал.
Может, потому что отец от горя слишком увлекся работой и, когда расписывал храм с барельефами, добавил образ маленького пацана во все возможные сюжеты. А, может, просто не наигрался парень и теперь вот уже какую сотню лет безобидным потерянным духом бродил по монастырю. Шугался инквизиторов, но они его либо не видели, либо игнорировали.
Мы не разговаривали в прямом смысле этого слова — так чтобы присесть на лавку и трещать, глядя друг другу в глаза. Я ощущал его присутствие, мог сформулировать мысль и распознать четкий ответ.
Когда я попробовал слиться с ним, как Мухой, произошло нечто странное. Будто не он вселился в меня, а я в него. Без вылетов души из тела, а так, будто канал переключили. Вот я смотрю на размытый силуэт под потолком, а потом щелк, смена кадров и вижу уже тощего себя на жесткой лавке.
С этого момента мне перестало быть скучно! Я не давил на Ромку, слишком он
Слетать в кабинет главного инквизитора, подслушать да подсмотреть компромата не получилось, но местная тюрьма произвела неизгладимое впечатление. Во-первых, я понял, что живу почти что в пятизвездочном номере, а во-вторых, я первый раз увидел Грешников.
Пусть издалека, Ромка опасался к ним приближаться, ограничиваясь подглядыванием в окошко на общую камеру. Таких камер было три — без мебели, только кандалы, вбитые в стены, и несколько «колючих» розовых кристаллов, на которые даже Ромке было больно смотреть. А узники, примерно по десять-пятнадцать человек в каждой камере пытались максимально расползтись по стенкам, лишь бы оказаться подальше от розового свечения.
Это были люди, только испорченные. Не как-то там метафорически познавшие тьму, а в прямом смысле слова с кучей дефектов. Серая старческая кожа, язвы, лопнувшие и засохшие кратеры от прыщей — присутствовали у всех без исключения. Шрамы — губы, нос, уши — то ли собаки покусали, то ли само от сифилиса отвалилось, в разной степени дырявости было у каждого второго. А самые мерзкие еще и щеголяли острыми короткими зубами. И я затрудняюсь сказать: специально ли это подпилили, как в некоторых субкультурах делают, или так действительно росло.
Выглядели они опасно. Сухие, поджарые хищники. И это не истощение от плена и голода — они всегда такие. Из геймерского прошлого всплыл образ лича, только берсерка-ветерана без посоха, пафоса и странной элегантности.
На восьмой день за мной, наконец-то, пришли. Молчаливый подаван провел меня по пустым каменным коридорам и оставил в круглом помещении с двумя стульями и допросным столом в центре. Только лампы, чтобы в лицо светить не хватало. Я сел на ближайший стул и стал разглядывать царапины на столешнице.
— Простите, что заставили так долго ждать, — в двери появился мужчина, больше похожий на банкира, чем на инквизитора. На вид ему было лет пятьдесят. Костюм-тройка, гладковыбритое лицо, очки в тонкой оправе — выглядел стильно, предложи он инвестировать в крипту, я бы прислушался.
— Вы про сейчас или в общем?
— Про все, — улыбнулся мужчина, — Меня зовут Родион, я старший дознаватель обители.
— Очень приятно, Матвей Гордеев, — я улыбнулся в ответ.
— К нам нечасто приходят мнемоники, — развел руками Родион, — Пришлось дополнительно изыскать необходимое, кхм, оборудование.
— Что же меня ждет?
— Матвей, — инквизитор перешел на отеческий заботливый тон, — Послушайте, навыки мнемоника практически безграничны, их можно применить во благо, но можно и ради зла. Наша с вами задача понять, насколько ваше сердце склонно к тому или другому. Что победит? Человечность или жажда силы? Но довольно философии, просто хочу предупредить, что некоторые, кхм, методы слегка далеки от гуманных.
— Пытать меня будете?
— Ну, что вы? Какое там пытать, — махнул рукой Родион, а потом, смущаясь, добавил, — Ну, если только чуть-чуть.