Чревовещатель
Шрифт:
– И ты это можешь сделать? — пробормотал Ракен с заметным удивлением.
– Да, могу. Ты знаешь, что я уже это делал. Да и чем я рискую? Если бы я не удрал из военной тюрьмы, то мне давно бы уже всадили двенадцать пуль. Допустим, что меня приговорят к гильотине… не могут же меня убить дважды!
– Действительно, ты молодец! Если ты возьмешься исполнить это, я удовольствуюсь небольшой частью добычи, полагаясь на твое великодушие…
Обмениваясь этими отвратительными словами, два негодяя шли по бульвару. Они добрались
– Он еще не дошел до жареного, — пробормотал Паскуаль, — следовательно, ему осталось жареное, легюмы и десерт, не считая кофе и ликеров. Мы успеем перекусить, у меня подвело живот. Пойдем в кабак.
– А у тебя есть деньги? — спросил Ракен жалобным тоном. — У меня решительно ничего.
– Успокойся, я заплачу, — ответил Паскуаль. — На вокзале я стянул одно портмоне. Нельзя сказать, что оно принадлежало какому-нибудь капиталисту, но все-таки в нем кое-что было…
Два сообщника вошли в кабак и перекусили, а затем вернулись к ресторану и расположились за киоском, где продают газеты. Через четверть часа Жорж Прадель вышел с сигарой из ресторана. Вместо того чтобы пойти по Монмартрскому бульвару, он повернул налево и направился по бульвару Пуассоньер.
– Он не домой идет, — тихо сказал Ракен своему товарищу.
– Если он отправится в театр, будет чудесно! — отозвался тот. — В толпе всегда толкаются, а когда толкаются, легко ощупывать карманы.
Вскоре Паскуаль потер от удовольствия руки: Жорж Прадель поднялся на крыльцо театра «Жимназ», взял билет в кресла и исчез под сводами.
– Нельзя терять его из виду, — сказал Ракен.
– Понятно, но нам не стоит торопиться, мы всегда его найдем.
– Где мы сядем?
– В партере, там не так заметно, и оттуда нам будет удобно наблюдать за действиями лейтенанта.
Оставим сообщников, направляющихся в кассу, а сами войдем в театральную залу. Известно, что в «Жимназе» ложи бенуара расположены вокруг кресел и партера. Зала была полна. Жорж Прадель сидел в третьем ряду кресел. Паскуаль и Ракен разместились в предпоследнем ряду партера, следовательно, около лож бенуара, обращенных прямо к сцене. Ракен нагнулся к блондину и сказал ему шепотом:
– Я не вижу, где лейтенант.
– Я тоже, — сказал Паскуаль. — Но в первом антракте я взберусь на галерею — оттуда я его сразу увижу.
– Так, — произнес Ракен, — а теперь посмотрим пьесу. Я никогда ее не видел.
Паскуаль пожал плечами.
– Тут речь идет об одной камелии, умирающей от любви к молодому человеку, который нехорошо с ней поступил. Слезливая пьеса.
– Я это люблю, — прошептал сентиментальный Ракен, — я ужас как люблю плакать в театре. Тут никто не видит, как я чувствителен.
Пьеса началась. Разбойники замолкли. Когда первый акт окончился, Паскуаль сказал:
– Подожди меня здесь. Я все разведаю
Публика выходила толпами, одни — выкурить папиросу на бульваре, другие — зайти в ближайшие кофейни. Жорж Прадель встал со своего места и, повернувшись спиной к сцене, лорнировал залу.
«Ага! — подумал Ракен. — Вот же он! Паскуаль мог бы и не оставлять своего места».
Чувствительный бандит едва успел сформулировать эту мысль, как вдруг услышал позади себя слабый крик — крик удивления, радости или ужаса — наполовину сдержанный, но бесспорно женский. Заинтересованный, Ракен обернулся и увидел в том бенуаре, в который он почти упирался, двух женщин: одну уже в летах, другую — молоденькую и чрезвычайно хорошенькую.
Пожилая дама была в изящном и строгом черном платье. Пряди серебрившихся волос обрамляли ее лицо с правильными и выразительными чертами. Женщина, сидевшая подле нее, едва доживала свой двадцатый год. Это было белокурое создание с большими синими глазами и кротким личиком. По-видимому, она чувствовала себя очень дурно. Ее прелестная головка, как умирающий цветок, клонилась на грудь.
– Леонида! Что это с вами, дорогое дитя? — шепнула ей пожилая дама. — Что это за крик, который невольно вырвался у вас? Почему вы так побледнели? Вы дрожите!
– Это так, ничего. не беспокойтесь, прошу вас, мадам. — В приятном голосе белокурой красавицы слышалось волнение. — Мне было больно, но теперь уже легче.
– Что же это за боль?
– Не знаю. Сильная и внезапная, там, в сердце. Но теперь я сама стыжусь своей слабости.
– Случались ли с вами прежде такие припадки?
Молодая женщина покачала головой:
– Никогда.
– Понюхайте, прошу вас, этот флакончик.
– Благодарю вас, но это лишнее. Уверяю вас, что все прошло.
Действительно на побледневшем лице девушки вновь появился румянец.
– Не хотите ли вы уехать из театра? Я провожу вас.
– Нет-нет, — с живостью возразила молодая красавица. — Пьеса очень мне нравится. Я останусь до конца.
– Как душно в этой ложе! Потому-то, наверно, вам и стало дурно. Не хотите ли выйти на минуту и подышать свежим воздухом?
– Немного погодя я с удовольствием пойду с вами. Но сейчас я еще не совсем оправилась.
Ракен при виде молодой женщины подскочил от изумления.
– А! Вот она, неприступная! — проворчал он. — Как изумится Паскуаль!
В ту самую минуту, как Ракен думал о своем молодом товарище, последний уселся подле него.
– Ну, я знаю, где он, — произнес он.
– Правда? Я и сам это знаю. Но у меня для тебя есть прекраснейший сюрприз. Обернись-ка назад, только осторожнее. Посмотри в нижнюю ложу прямо за твоей спиной.
Паскуаль обернулся.
– Мадам Метцер! — выдохнул он.
– Собственной персоной! Муж в отсутствии, жена в театре, да еще и в том же самом, где и ее возлюбленный. Что скажешь?