Чревовещатель
Шрифт:
– О, вы очень дурно поступаете! — заговорила госпожа Метцер. — Каждая минута умножает мои страдания. Ваше присутствие в этом доме, в этой комнате ужасает меня, доводит до безумия, а вы молчите! Говорите сейчас же! Скажите все, что желаете, и уходите.
– То, что я хотел сказать вам, — ответил Жорж тихим голосом, в котором звучала едва сдерживаемая страсть, — вы уже знаете. Я вас люблю.
– Я не имею права, — возразила Леонида, — выслушивать такие признания. Я замужем.
– Замужем за человеком, недостойным вас.
–
– Но вы не любите этого человека! Он заслуживает только вашей ненависти и презрения!
– Я не судья ему. Я его жена.
– Своим гнусным поведением он сам порвал те узы, которые связывали вас с ним.
– Есть узы, которые не рвутся никогда. Эти узы называются «долг».
– Есть другие, еще более крепкие, которые называются «любовь» и которые соединяют нас с вами. Вы меня любите.
Госпожа Метцер ответила жестом, полным негодования. Она хотела заговорить, но Жорж не дал ей это сделать.
– К чему отрицать это? — сказал он. — Вы думаете, я поверю вам? Да, вы меня любите. Вы сами сказали это.
Леонида закрыла лицо руками.
– Когда я говорила это, — пробормотала она, — страдание совсем ослабило меня. Несчастье довело меня до безумия. Десять месяцев прошло с тех пор. Я долго рассуждала. Сейчас ко мне вернулся рассудок.
– Вы хотите сказать, что вы меня не любите? — в отчаянии вскрикнул Жорж.
Леонида задрожала всем телом. Наверно, ей стоило невыразимых усилий ответить на этот крик Жоржа. Наконец медленно, слово за словом, она произнесла:
– Я была виновата, что любила вас, и не хочу больше любить.
Она не хотела любить. Значит, любила еще. Редко бывает, чтобы признание было так решительно и ясно. Но влюбленные склонны воспринимать все в трагических тонах. Жорж подумал, что Леонида желала растоптать ногами, стереть само воспоминание о своей любви.
– Хорошо, пусть будет так! — сказал он с видом притворно-холодной решимости. — Я не буду бороться. Я принимаю изгнание. В несчастную пору я был вашим другом. Эта пора прошла, и ваша привязанность последовала за ней. Я освобожу вас от себя, но так как я не могу жить без вас, то я буду просить у смерти того забвения, которое вы нашли в счастье.
– В счастье! — со скорбным удивлением воскликнула Леонида. — Вы говорите о счастье!
– Разве вы не счастливы?
– Счастлива? Я?
И Леонида прижала руки к груди, чтобы задушить рыдание, однако слезы ручьями потекли по ее лицу.
– Леонида, моя обожаемая Леонида! — пробормотал Жорж, в котором совершился переворот при виде этих слез. — Леонида, вы несчастны!!
– Да. О да! Очень несчастна!
– Как прежде? Из-за него?
– Да.
– И, несмотря на это, вы отталкиваете меня!
– Увы! Что вы можете для меня сделать?
– Защитить вас! Покровительствовать вам!
– Как можно покровительствовать женщине назло ее мужу?
–
Леонида улыбнулась и тихо покачала головой.
– Нельзя называть спасением постыдное действие. Мой побег с вами был бы преступлением.
– Невинный, несправедливо осужденный, разбивший свои цепи, спасшийся бегством, становится преступником лишь потому, что бежал?
– Тот невинный, о котором вы говорите, не клялся перед Богом носить свои цепи и оставаться в тюрьме всегда. Оставьте меня. Сжальтесь надо мной. Что бы ни случилось, я не пойду с вами. Между страданием и стыдом я выбираю первое.
– Если бы вы меня любили, — начал Жорж.
Госпожа Метцер остановила его жестом. Она побледнела, зрачки ее расширились. Всем своим видом она выражала изумление и ужас.
– Молчите! — глухо произнесла она. — Слушайте!
Она указывала рукой на растворенную дверь. Жорж прислушался. Легкий шум от столкновения с мебелью. Быстрые шаги внизу, на лестнице.
– Кто-то вошел в дом, — прошептала Леонида. — Это не моя горничная, она наверху. Поднимается… Я погибла!
– О, если бы у меня было оружие! — пробормотал Жорж.
Леонида отскочила в угол комнаты, где портьера, такого же серого цвета, как обои, закрывала вход в уборную. Благодаря искусству обойщика трудно было отличить эту портьеру от стен. Госпожа Метцер подняла портьеру, отворила дверь, подошла к Жоржу, взяла его за руку и втолкнула в уборную, затем заперла дверь на ключ и спрятала его за корсетом. Шаги ночного гостя приближались.
XXXIII
Вернемся к Ракену, которого мы оставили на бульваре Босежур. Как ни было темно, он заметил, как отворилась решетка и Жорж вошел.
– В добрый час! — пробормотал Ракен с циничной улыбкой. — О, он не так наивен, как я предполагал, этот милейший лейтенант. А малютка-то какова, с ее видом неприкосновенной святости! Итак, наш офицер проведет два-три приятных часа наедине с прекрасной блондинкой. Я могу спокойно покурить, не боясь, что мне помешают. Тем не менее, если бы Жорж Прадель предложил мне поменяться местами, я не заставил бы себя просить!
Ракен достал из кармана кисет с табаком и коротенькую трубку. Закурив, он стал прохаживаться взад-вперед. Вдруг остановился и прислушался. В отдалении раздавался шум шагов.
«Идут сюда, — подумал Ракен. — Черт возьми, а если это ночной патруль? Станут, пожалуй, расспрашивать, а это неприятно». Он потушил трубку, слабый огонек которой мог выдать его, и снова спрятался за деревом. Незнакомец приближался быстро. Вскоре Ракен разглядел низенького толстого человека с чемоданом в левой руке. Тот остановился перед решеткой, опустил на землю чемодан и пытался попасть ключом в замочную скважину.