Что было, то было
Шрифт:
– Ладно, Паша, – Родионов с надеждой улыбнулся в темноте. – Кончится война, вернемся в свое «Заозёрное» – заживём. – От такой сладкой мечты старший лейтенант даже зажмурился.
А у капитана комок подкатил к горлу. Не хотелось говорить своему агроному страшную весть. Но что поделаешь, ее не утаишь. Всё равно узнает:
– А «Заозёрное» наше, Федя, немцы сожгли под корень. Это я сам
– Как?! – у Федора перехватило дыхание.
– Одни печные трубы остались, небо подпирать.
– Вот это да. А ты молчишь. – У Федора сердце болезненно сжалось. – И живых нет?
– Народ, наверно, размотало по соседям. У меня времени не было, чтобы узнать.
– Как же мои там? Я думал: освободили, а писем нет.
– Надо надеяться. Подожди, Федя. Придут тебе письма.
– Там ведь мать и бабушка. Ты же знаешь.
– Дай Бог, чтобы они остались живы.
Федор с горечью произнес:
– Вот за это мы и воюем, Паша.
– Да. Они должны ответить.
В темноте ночи послышался неясный шорох, и прямо перед военными появился мужичок в замызганной стеганке. Он прищурился, чтобы лучше разглядеть:
– Здрасте вам, начальники дорогие!
Бойцы оторопели. Родионов с нескрываемым удивлением хохотнул:
– Вот те на! Откуда ты взялся?
– Как откуда? – Старик подтянул стеганку, подпоясанную солдатским ремнем. – Я на своей земле.
– Ночью нечего болтаться по деревне, – строго сказал Родионов.
– Так-днем-то вовсе нельзя – неприятель заметит. У нас и общее собрание ночью было. Еще до вашего штурма. В поле, во-он под теми скирдами.
Добродеев и Родионов неодобрительно переглянулись.
– Какое собрание?
– Колхозное. Правление выбирали. Мужиков-то в деревне не осталось.
Родионов растерянно улыбнулся.
– Ну ты даёшь! Где же он, ваш колхоз-то?
–Ну как где, – сердито произнёс старик, – вот в этой деревне, Соколово. – Тихонько крикнул в кусты: – Ульяна! Иди-ка сюда, чего спряталась. Это свои.
Из темноты появилась девушка, как сказочное видение. Она робко смотрела большими глазами на командиров. Из-под косынки выбились белокурые пряди. Застенчивая полуулыбка была на ее лице. И мрак ночи словно раздвинулся – стало
– Ты смотри, комбат, что делается на передовой.
– Это для вас передовая. – Старик хитровато прищурился. – А для нас – тыл. – Опять с молодецким видом поправил стеганку. – Меня зовут Харитон Акимыч. А это, – старик посерьезнел и придал голосу убедительности, – вот это наш член правления, Ульяна Сорокина. А в председатели, стало быть, обратили меня.
Добродеев неодобрительно посмотрел на обоих:
– Вам жизни своей не жалко? Здесь же передовая… Стреляют. Харитон Акимыч аккуратно вытер рот ладошкой:
– Это наша земля. – Сказал, как отрезал.
– Ну хорошо, что вы хотите? – суха бросил комбат.
Ульяна с пристальным вниманием глянула на Добродеева.
– У нас к вам разговор есть, – упрямо сказала член правления. И уже мягче добавила: – Вернее – просьба.
Оба командира вопросительно посмотрели на пришельцев.
– Ну чего-здесь-то? Пошли в дом, – скомандовал Родионов.
Глава 9.
На пологом берегу реки за камышами в кустах густая ночь придавила двух разведчиков к сырой земле. У разведчиков такая суровая доля – терпеть. Не выдать себя врагу, иначе вся задуманная операция превратится в прах. Но Антонюку лежать на сырой земле в окружении немцев неуютно и страшно. Он тянет за рукав Веселова:
– Пошли отсюда, пока не поздно.
Веселов, продолжая наблюдать за хатой – штабом, с остервенением цыкнул, отталкивая Антонюка:
– Ну и курва же ты, Антонюк.
Сержант понимает, что сейчас не время перебраниваться. Задание надо выполнять во что бы то ни стало. Надо взять «языка». Вдруг из хаты, где расположилось фашистское военное руководство, выскакивает немец. Он бежит к кустам справить малую нужду. Разведчики притихли, затаили дыхание. Было слышно, как капельки дождя падают на прошлогодние листья. Оправившись, немец собрался бежать в хату. Но неожиданно огромный кулак Веселова опустился на затылок немца. Он рухнул на землю как подкошенный. Веселов заторопил Антонюка:
Конец ознакомительного фрагмента.