Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
— Ну что? — Цыган, молодецки поигрывая плечами, подошёл к ней. Видишь, для меня преград не существует.
Она попятилась от него и, наткнувшись на край кровати, села на неё.
— Уже готова? — Цыган осклабился. — Нет, милая, ты сначала скажи, как сильно ты меня любишь. И не хочешь базар на стену мазать…
— Не пойму, что ты говоришь, — сказала Люба, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Пусть думает, что не шибко-то она его испугалась.
— Ссориться, значит, со мной не хочешь — вот что говорю, — объяснил Цыган. — Не хочешь, да?
— Давай по-человечески поговорим, — сказала
— Да что я, доёный бык, что ли? — рассмеялся он. — Не корми меня завтраками! Я хочу сейчас.
Люба и опомниться не успела, как он навалился на неё и жарко задышал в лицо. Понимая, что лучше не злить его, она не сопротивлялась, и Цыган истолковал это в свою пользу.
— Ну, что ты своему Санечке говорила? — спросил он и больно надавил ей на грудь. — Скажи, быстро говори!
— Ничего я ему не говорила, — шепнула Люба. — Он не любит, когда много говорят…
— Неужели всё молча делали?
Люба не ответила.
— А мне скажи, — снова потребовал он. — Повтори: я тебя люблю…
Одними словами он не ограничивался, стараясь раздвинуть её плотно сжатые ноги. Люба, однако, не отталкивала его и даже одной рукой погладила его по щеке, чтобы отвлечь вниманье: она попыталась вытащить баллончик дихлофоса.
— Так, умница, так, — он блаженно зажмурил глаза. — И зачем кочевряжилась, сука? Чуть руку мне не сломала!
Он стал говорить такие гадости, что Любу чуть не стошнило — и от грубых слов, и от запаха перегара, и от того, что он взял её руку и заставил ласкать себя.
— Я жду, — пробормотал он. — Говори: я тебя хочу!
— Я… тебя…, — сказала Люба и, наконец, справившись с баллончиком, выпалила: — Ненавижу!
И прыснула дихлофос ему прямо в глаза. Он схватился за лицо, закричал, а она давила и давила на головку, изрыгающую едкую вонючую струю.
— Сука! Ты меня ослепила! Ничего не вижу!
Цыган катался по полу, не отнимая рук от лица.
— Говорила тебе: уходи по-хорошему, — сказала Люба. — Не захотел. Теперь на себя пеняй.
— За что ты меня так? Что я тебе сделал? — орал Цыган. — Ничего я тебе не сделал!
— Ага, — согласилась Люба. — Не успел.
Разговаривая с ним, она осторожно продвигалась к двери. Пока Цыган ничего не видит, надо успеть выскочить на улицу, позвать соседей — пусть увидят, что этот гад натворил, полдома, считай, перевернул, да ещё и хозяйку пытался обесчестить.
Цыган, однако, уловил её осторожное движенье, и когда она почти подкралась к двери, ухватил её за ногу. Люба упала на пол рядом с ним.
— Убью! — Цыган почти визжал. — Стерва! Ты меня глаз лишила!
Он навалился на Любу и вцепился ей в горло. И тут снизу, из подполья, кто-то застучал по половицам. А Мейсон, которого весь этот тарарам окончательно вывел из себя, снова завыл — дико, протяжно и тоскливо.
Опьянение, конечно же, достойно всяческого осуждения. Кто будет спорить, как человеку важно хранить трезвый ум! Но, с другой стороны, Россия без пьянства — это уже не Россия, а чёрт знает что. И надоумился же Веничка Ерофеев сочинить свои «трагические листы», названные им «Москва — Петушки», которые поддержали, так сказать, чаяния, переживания и надежды всех тех, кто,
И Олег, и Александр не испытывали от выпивки ничего из того, что обещали яркие этикетки, но зато окружающий мир внезапно изменялся. Он казался далеко не таким плохим и ужасным, как это представлялось часом раньше, и душа достигала некоего блаженного зенита, откуда всё виделось ей в розовом, благостном свете. Одно плохо, что груз привычных мыслей всё-таки тянул назад, в реальность, и приходилось наполнять рюмочку снова и снова…
«Переполнившийся» Олег мирно посапывал, прикорнув головой на прилавок. Александр задумчиво выдергивал из банки маленьких копченых шпротов, отрывал им хвостики и отправлял в рот. В отличие от Олега он, выпив, всегда хотел есть, даже если перед этим хорошо закусил.
Когда он, отщипнув микроскопический хвостик очередной рыбки, уже поднёс её к губам, в дверь забарабанили.
— Учёт! — гаркнул Александр.
Олег, потревоженный шумом, тяжко вздохнул и перевалился на другую щеку.
— Хозяин, открой! Человеку плохо.
— Тут не больница, — снова гаркнул Александр, но на всякий случай подошёл к двери и посмотрел в глазок. Перед ним стоял молоденький парнишка, на которого грузно облокачивался мужчина в распахнутой дублёнке. Дорогая норковая шапка сползла на его лицо, а пушистый мохеровый шарф закрывал подбородок.
— Езжай прямо, до первого поворота, там свернёшь налево и снова прямо, — сказал Александр. — В больнице помогут!
— Его нельзя везти, — жалобно заканючил парень. — У него больное сердце. Ему нужно полежать…
— Езжай на пост ГАИ, — не отступал Александр, памятуя о запрете Алисы пускать кого бы то ни было. — Это рядом, три минуты езды…
— Ага! — сказал парень. — Там сразу трубку сунут в рот, а я сегодня чуть-чуть пива выпил. Прав лишат!
— Нет, ко мне никак нельзя, — вздохнул Александр. — Не положено.
— Да больной он, честно! — отчаянно крикнул парень. — Мы что, на бандитов похожи? Вот помрёт человек на твоих глазах — тебя совесть потом замучит! Ему полежать надо, понимаешь?
— Негде тут лежать, — ответил Александр. — Езжай дальше, вон хоть до заправки…
В глазок он видел, как мужчина, странно дёрнувшись, прижал ладонь к сердцу и застонал. Он, наверное, упал бы в снег, если бы парень не перехватил его.
Александр решил, что и в самом деле не простит сам себя, если этого человека хватит сердечный удар. Что-то, правда, в поведении этой пары его настораживало. Может быть, то, что парень слишком старался показать своё отчаяние, а его напарник преувеличенно громко стонал, скорбно опустив голову.