Что движет солнце и светила
Шрифт:
11.
Люба отправилась к бабке Полине ещё раз. Суседка совсем лишила её покоя: то застучит в подполье, то среди ночи навалится на грудь да как дыхнёт в лицо теплым воздухом. Люба спрашивала, к худу или к добру, но суседка ничего не отвечала, только дула на неё, будто старалась согреть.
– Чудно мне всё это, - сказала бабка Полина.
– Суседка с тобой вроде как подружилась. Ни у них, ни у домовых это не в обычае. Их обыкновенно можно видеть лишь через хомут и борону, и чтобы у хомута непременно
Старые люди знали, что домовой и суседка - это не то же самое, что нечистая сила. Они берегут дом, стараются предупредить хозяев о надвигающихся бедах. Домовой, например, перед смертью отца семейства садится по ночам на его место, делает его работу, надевает его шапку и даже показывается в ней. Вообще, увидеть "дедушку" в шапке -это самый дурной знак. А суседка, она характером мягче, добрей и уж коли показалась Любе, то не для того, чтобы перепугать.
– Что у тебя случилось после того, как она сказала "к худу" ? допытывалась бабка.
– Да как такое скажешь?
– смутилась Люба.
– Живу я с одним человеком...
– Э, матушка!
– насупилась бабка.
– Суседка, видно, о нём тебя предупреждала. Как бы беды не случилось!
Люба, сама не своя, повинилась: живёт с Володей из страха остаться одной. В посёлке брошенок не уважали, потому как считалось: от хорошей бабы мужик не уйдёт, и коли бросил - значит, что-то у неё не в порядке. А уж если такая женщина долго остаётся никому не нужной, то на неё и вовсе машут рукой: "Сухостоина, видать! В бабе дрожжи должны бродить, а у ней всё засохло, сгнило, выморочилось..."
Неприлично женщине в возрасте оставаться одной, да и трудно без мужика жить: сама дрова коли, уголь таскай, весной - огород поднимай, прохудившуюся изгородь городи, в общем: "Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик!"
– Охо-хонюшьки, - бабка Полина вздохнула и грустно посмотрела на Любу.
– На каждый роток не накинешь платок. Не за одно, так за другое осудят и ославят. Думаешь, не шушукаются у тебя за спиной, не злорадствуют? Связалась, дескать, с тюремщиком...
– Пусть лясы точат. Мне всё равно.
– Всё равно, да не ровно, - бабка снова вздохнула.
– Постарше станешь и поймёшь, что кости да плоть у всех одинаковые, но одни стараются жить наособицу, по-своему, а другие - так же, как все: одинаково, и чтоб, не дай Бог, пальцем не показывали. Не так ли и у тебя случилось, а?
– Не знаю. Я сама не своя. Будто кто-то сглазил...
– Сглаз ложится на слабую душу, - заметила бабка.
– Укреплять её нужно, милая. Но вы нынче бежите сломя голову, некогда вам ни остановиться, ни подумать, ни оглянуться. Сначала сделаете - потом спохватитесь. Эх, жизнь-торопыга!
– Да что ж
– Не знаю, - сказала бабка.
– Травок я тебе дам, но они не вылечат душу. Суседка-то неспроста тебе показывается. Она о чём-то важном хочет напомнить...
– О чём, бабушка?
– Может, о том, что жизнь - не торжище? Не всё на ней продаётся и покупается, не всё меняется и взаймы не даётся, а если даётся, то по особому счёту...
– Ваши загадки, бабушка, не для моей головы, - растерялась Люба.
– Мне бы узнать, как суседку утихомирить...
– Ничего ты не поняла, девонька, - ответила бабка.
– Может, это счастье, что у тебя есть суседка. Она о твоей душе беспокоится. Что-то ты не так делаешь. Вот об этом и подумай... А травок я тебе дам. Вот этот пучок возьми, и этот вот... А если суседка спать не будет давать, то этой водичкой на пол брызнешь - и всё пройдёт, - бабка протянула крохотный пузырёк тёмного стекла.
– Только смотри, милая, не обидь свою суседку. Она тебе что-то важное вещует. Постарайся её расслышать ...
Крохотная бабкина изба, состоящая из комнаты да кухни, вся была увешана пучками сухих трав и связками каких-то корневищ; шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на банку или кастрюлю с сушеными ягодами, ломкими и пахучими корзинками календулы, васильков и бессмертников. Густо и резко пахло пихтой и дёгтем. От этого терпкого, острого запаха, смешанного с весёлым ароматом летних лугов, с непривычки кружилась голова и хотелось поскорей вдохнуть свежего, морозного воздуха. Что Люба и сделала, с удовольствием зажмурившись от яркого солнца и ослепительной белизны ноздреватого снега.
Прибежав домой, она с неудовольствием поглядела на Валечку, которая по своему обыкновению валялась на диване перед телевизором. На мать она не обратила никакого внимания. Может быть, ещё и по той причине, что была в наушниках: Володя откуда-то принёс плеер, которым Валечка тотчас завладела. Она могла часами слушать музыку, листать свою любимую книгу "Мадам" и равнодушно наблюдать за сменой картинок на телеэкране.
– Хоть бы матери помогла, - сказала Люба.
– Я кручусь, как белка в колесе, а ты день-деньской бока отлёживаешь.
Валечка не отвечала.
– Отдыхать не устала?!
– крикнула Люба.
Валечка очнулась, сняла наушники:
– Что говоришь?
– Говорю: бездельница!
– рассердилась Люба.
– Могла бы пойти на рынок, час-другой аджикой поторговать. Или боишься задницу заморозить
– Ещё чего!
– огрызнулась Валечка.
– Я не торгашка какая-нибудь...
– А я, значит, торгашка?
– возмутилась Люба.
– Своё продаю, не краденое! И тебя на те деньги кормлю. Кушаешь и не давишься!