Что можно увидеть со старых качелей
Шрифт:
Прочитав письмо, Стеклова сочла нужным дополнить его своим замечанием:
– Что касается присланных страничек дневника, то тут действительно есть намеки на возможное самоубийство. В частности, Лайме утверждает, что поступит именно так, если Кипарисов ее бросит. Да, маленький штришок: она утверждает, что осталась почти без всего.
– Секундочку, а как же ее состояние?
– возопила я, очнувшись от раздумий над услышанным в письме.
– Это, наверное, на другой странице написано, в чем дело. Тут лишь мельком отмечено, что она занималась неприкрытым мотовством, поскольку привыкла ни в чем себе не отказывать,
– Бедный Гермашевский, если он узнает, то, по крайней мере, хоть порадуется.
– Это точно. Но ты уж не проговорись с ним об этом. А вдруг он опечалится.
– Да черт его знает. Кстати, что с материалами? Петровка передала их...
– Да, слушание уже началось. Два или три дня назад. И я, в качестве помощника главного прокурора...
– Чего?! С каких это пор?
– Дело меня больно заинтересовало. Все-таки, оно было связано и с моим клиентом.
– Каким образом?
– Потом расскажу. Могу тебя порадовать: материалы я уже достала. Дневник, фото и кинопленки, прочие документы.
– Слушай, что бы я без тебя делала.
– Уж конечно ничего.
– И как же ты связалась с Рощиным? Он, как мне помнится, никого к своим делам не подпускает.
– Довольно просто. Встретились в коридоре, разговорились. Он даже сам у меня помощи кое в чем запросил.
– Чушь какая-то. Нет, конечно, я могу тебя представить в качестве обвинителя, все-таки ты с этого, как мне помнится и начинала...
– Вроде того. Я в конце концов, государственный служащий, юрист, как никак. Куда пошлют, туда и иду.
– Что там с Кипарисовым?
– Я еще с делом не разбиралась.
– А не мешало бы.
– Чего это на тебя нашло?
– Мне кое-что узнать надо. Ты не могла бы по старой дружбе сбегать и как бы между прочим узнать...
– Господи, - взмолилась Стеклова, - кто из нас без дела сидит? Я или ты?
– Тебе ближе. Да и с подсудимым ты тоже связана как-то, уж не знаю как.
– С его женой, если на то пошло.
– Стеклова замолчала.
– Ладно, сделаю, что смогу.
– Ну спасибо. С меня шоколадка.
– Завтра приеду прямо сюда.
– Отменно. Чета сегодня утром отвалила в Москву, предварительно поцапавшись от души. Так что полигон свободен.
– Чего у них там.
– Вопрос в безделушках, подарке Юрия, которые его половина где-то умудрилась посеять. И запрягла мужа их поискать, перевернув вверх дном столицу нашей Родины.
– Замечательно.
Лена повесила трубку, а я отправилась на боковую с чувством выполненного долга.
На следующее утро, если половину второго можно еще считать утром, прибыла Стеклова со столь необходимым для меня материалом. Я тотчас же решительно набросилась на документы прямо на пороге дома. Только вмешательство Евгении Петровны помогло Лене пробраться в комнату. Там старушка отвела нам обеденный стол, дабы не мешать входу и выходу через дверь.
Сперва я принялась за негативы и слайды. Поскольку диапроектор все же нашелся, я смогла лицезреть довольно интимные снимки в полном комфорте. Часть фотоматериалов посвящалась Лайме и Гермашевскому, стоящих, сидящих и лежащих в разнообразнейших позах друг с другом. Не дать не взять -
– Хорошо, что ты подъехала сюда, - сказала я, выключая диапроектор, отчего шума в комнате стало на порядок меньше, - а, скажем, не к Гале. Мне известно, что у нее нет такого аппарата.
– Вопрос, почему бы я туда поехала тебя не смущает? поинтересовалась она.
– А вдруг супружеская пара не выезжала бы никуда. Тогда пришлось нам сидеть у Гали и рассматривать в лупу негативы. Очень милое занятие.
– У нее тоже могли бы быть какие-то срочные дела, - отрезюмировала Стеклова.
– Ну пока что фиг с ней, - беспечно сказала я, обращаясь к письмам. Их можно было условно разделить на три категории: адресованные Надежде от Кипарисова, Гермашевского и бывшего мужа. Первая пачка была наиболее ощутимой. Но и наименее интересной. Кипарисов писал сплошную беллетристику, как справедливо заметила Стеклова, частично уже ознакомленная с содержанием большинства из них.
Стиль Гермашевского отличался краткостью и сухостью; он обыкновенно не затрачивал на письма и страницы машинописного формата. Никакого намека на братские чувства. Разве что на праздники. Роберт Лайме писал нечто подобное, но уделял этому гораздо большие объемы. Последние его письма касались по большей части предстоящему разделу имущества между супругами. В частности давались рекомендации, как распорядиться федеральными облигациями, акциями крупных нефтедобывающих компаний, куда лучше вложить деньги, и как распорядиться недвижимостью - квартирой в Самаре.
После внимательного ознакомления с этой частью архива, я перешла к дневнику. Решив начать его с конца, я только выиграла. Во-первых, как и следовало ожидать, самое интересное Надежда приберегла напоследок. Судя по его непрезентабельному виду, Лайме таскала дневник с собой повсюду, что, правда, не мешало ей забывать о его существовании на недели. Тем не менее, я смогла узнать много пикантных подробностей разрыва с мужем, ссоры с братом и Стекловой, а так же самое интересное - причины скорого исчезновения наследственного состояния. Впрочем, они банальны неумеренная страсть к азартным играм и желание жить на широкую ногу без поступления новых средств.
Что же касается самоубийства, то мне представлялся очевидным несколько другое. Зная более или менее женскую натуру (в конце концов, сама-то я кто?), я могла бы привести следователям из Самары контр довод: женщина, пишущая такие вещи в дневнике, вряд ли сможет осуществить их на деле. Ведь в него она выплескивает все самое наболевшее, рассчитанное только на себя; чтобы избавиться, таким образом, от груза переживаний. В минуты стресса такого рода общение со своею душой чудесным образом помогает. Чувство, выливаясь на страницы дневника, тем самым выплескивается и из сердца, очищая его, а что может быть лучше...