Что немцу хорошо, то русскому смерть
Шрифт:
Болтаем. Он лезет куда-то назад и достает бутылку кока-колы. Предлагает мне. Пить действительно очень хочется. Делаю несколько жадных глотков, передаю бутылку ему, но он жестом отказывается:
— Пей, вижу же, что хочешь. А я до лагеря потерплю.
Улыбаюсь:
— Спасибо.
К тому моменту, когда он паркует свой джип у забора сашкиной дачи, бутылка уже пуста. Не люблю кока-колу, вечно у меня от нее какой-то металлический привкус во рту и вообще противная она, слишком сладкая. На даче запиваю ее обычной колодезной водой. Так намного лучше.
Ставим палатки, разводим костер.
Сначала борюсь с тем, что глаза слипаются, а тело так и норовит прилечь в первом попавшемся месте. Надо мной смеются, но поделать я с собой ничего не могу.
Переработалась что ли? В последнее время и правда дел было много. Заканчивала очередную статью для журнала. Кроме того работа в институте, лекции… Дело кончается тем, что Павел под шуточки моих друзей-приятелей практически относит меня в мою потрепанную мини-палатку и устраивает баиньки. Вырубаюсь тут же. Что значит свежий воздух!
Думала, что утром проснусь ни свет, ни заря. Ан нет — даже позже многих. А ведь они сидели чуть ли не до утра! Голова гудит, во рту как кошки нагадили и тошни-и-и-ит. Невольно вспоминаю старый анекдот про пьянство в разном возрасте. В молодости: всю ночь пил, гулял, безобразия безобразил — с утра как огурец. В среднем возрасте: пил, гулял, безобразия безобразил — с утра и выглядишь соответственно. В пожилом возрасте: всю ночь спал, не пил, не гулял, а выглядишь утром так, словно только этим всем и занимался. Это что ж получается? Я уже из среднего возраста в пожилой переместилась, не заметив когда и как?
Иду на участок к Сашке, чтобы принять душ. Может, думаю, взбодрит? Начинаю стаскивать с себя одежду и морщусь, почувствовав непонятную боль с внутренней стороны руки.
Как раз там, куда втыкают иголки, когда внутривенные вливания делают. Изучаю. Не может быть! На сгибе действительно есть след от укола и даже синячок растекается… Эт-то еще что?!
Однако сколько ни гадаю, ни к какому выводу прийти не могу. Позже тихонько спрашиваю Сашку: не пали ли мы вчера так низко, что начали ширяться? Смотрит с изумлением, разве только пальцем у виска не крутит. И действительно: чем-чем, а такой ерундой никто из моих друзей не страдал никогда.
Наркотики — развлечение не для бедных. Но тогда как все это понять?
День проходит как всегда. Парни гоняют футбол.
Немногочисленные девчонки (в нашей компании их почему-то мало) заняты сначала мытьем посуды, потом готовкой обеда.
Все это, естественно, под треп. Шашлыки я вчера как дура проспала. Сегодня придется довольствоваться макаронами по-флотски.
Ко мне подходит Павел. Они с приятелем собрались уезжать.
Жалеет, что я вчера так рано отрубилась — толком и не раззнакомились. Просит у меня телефончик. Даю. Чего ж не дать хорошему человеку? Но почему-то уверена, что он не позвонит. В первую очередь потому, что мне этого хочется. Все как всегда. Тем, кто интересен мне, нет до меня никакого
Собственно, звонит итальянец с татуировками. Извиняется за то, что беспокоит в праздник, и задает очередной уточняющий вопрос. Отвечаю. Работать с ним приятно, мужик действительно доискивается до самой основы. Как ученый ценю такой подход. Заканчивая разговор, видимо из вежливости, спрашивает, как провожу выходные. Рассказываю и неожиданно для себя делюсь собственным изумлением — откуда на моей руке мог взяться след от укола? Внезапно понимаю, что повисла тишина. Шокирован тем, что я разоткровенничалась с посторонним человеком? Или?.. Слышу приглушенные переговоры на той стороне «телефонной линии». Серджо что-то бубнит с сомнением, кто-то другой напротив настаивает. Внезапно:
— Скоро к вам подъедет Федор. Дождитесь его, пожалуйста, Анна Фридриховна.
— Это ещё зачем?
— Надеюсь, что незачем, но Федор прав — проверить это будет полезно. Спасибо.
Через пять минут, когда удивление еще не до конца покинуло меня, звонит Федор и скупо уточняет, где именно меня следует искать. Чудеса да и только! Все то время, которое у меня есть до его приезда, пребываю в некоторой растерянности, а когда вижу его лицо, начинаю внезапно и очень сильно волноваться. Мужик, которого я приняла за охранника итальянского гостя, сосредоточен и собран. Слишком сосредоточен и слишком собран. Будто не цветущая дача вокруг, а поле сражения. И откуда эта дурацкая военная ассоциация, применительно к подобному типу?
Он осматривает мою руку, крепко ухватив ее своими короткими, но очень сильными и удивительно горячими, как мне кажется, пальцами. Потом практически в приказном порядке велит мне сесть в его машину и ехать с ним в Москву.
— К вечеру мы вернемся. Если ваши друзья не планируют никуда отсюда уезжать в ближайшие дни, то с вашими вещами ничего не случится.
Прощаюсь с приятелями, которые высыпали из дачной калитки и с удивлением смотрят то на бритоголового парня, приехавшего за мной, то на его машину. Ничего в них не понимаю, но выглядит она дорого. И сиденья кожаные.
Сажусь, стараясь ничего не испачкать грязными кроссовками. Он галантно захлопывает за мной дверцу, обходит машину, садится сам. Железный монстр при этом как-то проседает.
Здоров он все-таки, этот Федор по прозвищу Кондрат.
— Зачем нам в Москву, господин Кондратьев? Морщится.
— Анна Фридриховна, а можно просто Федор? Меня «господином» только на службе зовут. И то с недавних пор. Непривычно до чертиков и как-то… против шерсти что ли. Какой из меня господин? Я — человек простой, незатейливый.
Улыбается, обращая ко мне свое широкоскулое лицо с крупными, точно рублеными топором чертами лица. Мама про такого обязательно сказала бы что-то вроде: «Анна, но он же тебе совсем не пара. Я, конечно, все понимаю, из народа, даже из крестьян вышли многие великие умы, но…» Мама почему-то искренне полагает, что мы-то с ней точно не «из народа», хотя на чем основана эта ее убежденность, лично мне понять трудно. На этой волне соглашаюсь звать его просто Федором при условии, что и он забудет о Фридриховне.