Что осталось от меня — твое
Шрифт:
Продавщица выжидательно смотрела на меня. Я растянула губы в восторженной улыбке. Я знаю немало людей, коллекционирующих предметы с изображением веселого талисмана. Некоторые изрядно позавидовали бы мне, обзаведись я блокнотом с Кумамоном-тюремщиком. Я сняла со стойки блокнот и раскрыла его. Под обложкой был вложен листок бумаги с напечатанными на нем словами: «Не ешь его! Не используй в качестве оружия! Не выбрасывай его!» Я представила ряды заключенных, сидящих вдоль ленты конвейера в напряженном молчании среди грохота машин, брошюрующих и склеивающих блокноты — один за другим, один за другим.
Я стояла под дождем, дожидаясь, пока откроются ворота и
Шагая по коридору, я слушала, как поскрипывают по линолеуму подошвы моих ботинок. Меня провели в комнату для свиданий с белыми стенами и длинными деревянными лавками и указали на переговорную кабинку не больше шести футов шириной. Кабинка была разделена пополам стеклянной перегородкой с просверленными в ней крошечными отверстиями. У сидящих по обе стороны нет возможности даже прикоснуться друг к другу, только воздух, которым оба дышат, свободно циркулирует через отверстия.
На моей стороне перегородки стоял стол и коричневый пластиковый стул, на который я и уселась, ожидая, когда приведут Каитаро. Я ждала и ждала. Ждала так долго, что начала сомневаться, появится ли он вообще, ждала, пока не закралась мысль: может, он боится встречи со мной? Я бессчетное количество раз прочитала инструкцию, приклеенную на моей стороне перегородки: мне следует говорить исключительно на тему, которую я указала в опросном листе, беседу надо вести негромким голосом в спокойной манере. Я не должна общаться с заключенным на иностранном языке или прибегать к помощи жестов. Любое нарушение данных правил приведет к немедленному прекращению свидания.
Я уставилась на стол перед собой, думая, как мне беседовать с Каитаро Накамурой. Как я могу быть тихой и спокойной? Да и найдутся ли у меня слова для него? У нас будет совсем немного времени. Свидание в тюрьме длится пятнадцать, от силы двадцать минут. По ту сторону перегородки стояли два стула: один для заключенного, второй для сопровождающего его охранника, который должен следить за разговором и записывать его. Пока что оба стула оставались пустыми. Никто не шел. Время тянулось мучительно долго, в комнате висела гнетущая тишина, утяжеляемая мерным тиканьем настенных часов у меня за спиной.
Я старалась дышать медленно и неглубоко. Когда же за дверью раздалось шарканье шлепанцев, в которых ходят заключенные, я заколебалась, не желая поднимать глаза. Всего несколько дней назад я видела Каитаро на экране телевизора у себя в спальне и вот теперь увижу вживую. Первым в дверях появился охранник, следом вошел человек в сером тюремном комбинезоне. Обычно заключенных бреют наголо, но поскольку срок Накамуры подходил к концу, ему позволили снова отрастить волосы. Они топорщились на голове неровным, подернутым сединой ежиком. Плечи Каитаро заметно сгорбились. Он не смотрел в мою сторону, уставившись на закованные в наручники запястья, которые протянул охраннику, ожидая, пока тот откроет замок. Все еще не поднимая головы, Каитаро прошел к стулу, потянул его на себя и сел. Движения его были короткими
Человек за перегородкой поерзал на стуле и поднял голову. Я почувствовала толчок в груди, сердце на миг оборвалось, когда он взглянул на меня. Затем его взгляд скользнул по моему лицу, по волосам, которые я отвела назад и закрепила на висках заколками, по жесткому вороту моей туники. Медленно, очень медленно уголки его рта изогнулись в улыбке.
— Ты похожа на мать.
В японском языке существует множество слов, выражающих понятие «судьбы». Некоторые несут трогательный и сентиментальный смысл, другие полны энергии и напора, перекликаясь с такими понятиями, как «удача» и «выбор». Слово, которое пришло мне в голову, когда я смотрела на человека, сидящего напротив меня, было старым, даже архаичным, но самым подходящим: садаме — «участь», судьба, которую невозможно изменить и остается только смиренно принять.
Каитаро выглядел спокойным, почти невозмутимым. Однако глаза сияли, когда он окидывал меня проворным и цепким взглядом. Охранник устроился на стуле позади заключенного и, нацелив ручку на чистый лист бумаги, приготовился писать. Наконец взгляд Каитаро остановился на моем лице. Мысль о том, что он ждал моего визита, что двадцать лет назад внес мое имя в список возможных посетителей, невидимой нитью связывала нас. Откуда он знал, что я приду? Или просто надеялся? Меня вырастил дедушка, и я могла никогда не узнать ни о Каитаро, ни о том, что случилось с мамой.
Каитаро слегка подался вперед и произнес:
— Ты адвокат?
Странно: что в моем облике заставило его думать так? Но затем я вспомнила, что прихватила с собой папку с документами, на тот случай, если пришлось бы доказывать свое право на встречу с Каитаро Накамурой, и к ободку этой папки прикрепила новенький адвокатский значок. Сейчас эта папка лежала передо мной на столе. Я кивнула. Он снова медленно улыбнулся и произнес мечтательным тоном:
— Твоя мама тоже училась на юриста.
— Я недавно получила квалификацию.
— В Коллегии адвокатов Токио?
Я молча кивнула.
— Твой дед пытался добиться, чтобы меня казнили.
— Я знаю.
— Жалеешь, что ему не удалось?
Кровь бросилась мне в голову. Я разом вспомнила все, что пережила за последние дни. Конечно, были моменты, когда я желала ему смерти.
— Нет, Теперь уже нет.
— Винишь его? — спросил Каитаро.
Я подумала о Еси, который сидел сейчас дома в одиночестве, оплакивая крушение возведенной им постройки.
— Я могла бы поступить так же, — сказала я, имея в виду попытку деда отомстить убийце, а не его многолетнюю ложь, которой он кормил меня.
Каитаро кивнул, принимая мой ответ.
— Что предпримешь теперь?
— Срок давности по делу истек, — сказала я.
— Вы находчивые люди, это у вас семейное, — заметил Каитаро. Я едва не рассмеялась: он действительно неплохо знал нашу семью.
— А вы рады, Каитаро Накамура, что остались в живых? — спросила я, понизив голос. Охранник, сидевший у него за спиной, подался вперед, прислушиваясь, и приготовился записывать ответ заключенного.