Что посеешь
Шрифт:
Боком протискиваясь к двери, профессор крикнул:
— За мной, Кулибин! Мы мужчины, и у нас свои дела. Сейчас мы запрем этих свирепых волчиц в ванную и будем держать их там на хлебе и воде.
Старушки выскочили в переднюю.
Батурин вопросительно посмотрел на Наташу.
— Иди, — сказала она довольно дружелюбно.
— Только… — сказала Алена, — когда кончишь свои дела, приходи к нам. Ладно?
— Лады, — сказал Батурин и вышел.
Тети Пуси и тети Гуси в передней уже не было, а профессор поджидал Петра. Они пошли в его
— Вы и правда их в ванную заперли? — спросил Петр.
Профессор Орликов с любопытством посмотрел на него и серьезно кивнул.
— А как же, — сказал он, — с ними иначе нельзя.
— Что вы?! — испугался Батурин. — Они же старенькие.
Он встал.
— Куда? — спросил профессор.
— Я их выпущу, — решительно сказал Петр.
— Сиди! — рявкнул профессор. — Сиди, Дон-Кихот Ламанчский, заступник оскорбленных и униженных, благородный д’Артаньян — сиди!
От неожиданности отважный Петр Батурин плюхнулся обратно в кресло.
— А-а, — сказал он. — Вы, наверное, шутили. Да?
— Догадался, — буркнул профессор. — У тебя, что же, чувства юмора нет?
— Е-есть, — не очень уверенно сказал Батурин. — Только…
— Никаких «только», — сурово сказал профессор.
— А зачем вы меня звали, Вениамин Вениаминович? — спросил Петр.
— Видишь ли, — воодушевился профессор, — пришла мне в голову одна идея. Вернее, это ты подсказал мне одну идею…
— Я?! — удивился Петр.
— Ага, — сказал профессор. — Ты. Но сначала я хочу тебя кое о чем расспросить. Только откровенно.
— Пожалуйста, — сказал Батурин.
— Вопрос первый: знаешь ли ты, что делает твой отец?
— То есть как, что делает? Работает, что ли, кем?
— Это-то ты, наверно, знаешь. А вот как работает и что именно делает?
— Н-ну, работает хорошо. На городской Доске почета его фото есть. А что делает? Токарь он.
— Так. А что конкретно твой отец делает, ты не знаешь.
— Почему не знаю? Детали… разные делает.
— Какие?
— Н-ну, эти… как их…
— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Вениамин Вениаминович. — Вопрос второй: сколько на нашем заводе профессий? И какие ты знаешь?
— Токарь, слесарь, фрезеровщик, — начал Петр, загибая пальцы, — сверлиль… сверловщик… сварщик… э-э-э… монтер, м-м-м… этот… как его, ага, фрезеровщик…
— Говорил уже.
— Н-ну, потом… э-э… сталь который выпускает… потом… м…
— Не знаешь.
Петр пожал плечами.
— Вопрос третий, — продолжал профессор, — кем работает твоя мама?
— Она, — бодро начал Батурин и запнулся, — она… это… она, ну в общем…
— Не знаешь! — жестко сказал профессор Орликов.
Петр опустил голову — его прямо в жар бросило.
— Остальные вопросы я тебе задавать не буду. Бессмысленно. Вот ты мне тогда в машине сказал, что хочешь быть рабочим. И мне это очень понравилось. Оказывается, ты это сказал из пижонства. И это мне не нравится. Молчи! Возиться с железом и инструментами в твоем
Петр поднял голову и начал лихорадочно перебирать в памяти, что же он все-таки уже сделал. И — о ужас! — оказалось ровным счетом ничего. Пшик. Только гениальные планы строил и собирал всякий хлам. И он опять опустил голову.
— Значит, — сказал профессор, — мать не зря твой металлолом выкинула, а я, значит, зря отвез его к золотому деду Веретею! Так, что ли?
Петр отчаянно замотал головой.
— Не понял, — сказал профессор, — зря или не зря?
— Не зря, — выдавил Петр.
— Ну, ладно, — сказал профессор и посмотрел на часы, — считай, что этот разговор у нас предварительный. А сейчас иди к девчонкам, да не очень-то позволяй себя шпынять. Ступай и на меня не обижайся. Я человек прямой. Впрочем, я слышал, что ты тоже ужас какой прямой человек.
Профессор встал, пожал ему руку. И Батурин вышел за дверь кабинета.
Наталья была одна.
— Досталось? — спросила она сочувственно.
— Вот еще, — сердито буркнул Батурин.
— Ничего, — примирительно сказала Наташа, — ты не обращай внимания. Он сегодня с утра бушует. А так — он добрый. Не бойся.
— А я и не боюсь, — гордо сказал Петр.
— И правильно, — улыбнувшись, сказала Наташа. — Знаешь что, пойдем на реку сходим. Погода мировая — последние денечки.
— П-п-пойдем, — сказал П. Батурин, удивленный чуть не до потери сознания.
На пути их оказался Кешка, по прозвищу Фикус. Они его не заметили, а жаль, так как это будет иметь последствия. Дело в том, что Фикус, прячась за углами домов, в подъездах и за деревьями, крался за ними, как ищейка. Что ему было надо, этому коварному Фикусу?
Батурин с Наташей не видели его и шли, каждый думая о своем. Наташа временами искоса посматривала на довольно-таки мрачного Петра и слегка чему-то улыбалась. И когда Батурин замечал эту ее странную улыбочку, он принимал совсем уж суровый вид, а сам не знал — радоваться ли ему или огорчаться. Мысли у него разбегались в разные стороны, и он находился в состоянии какой-то невесомости.
Но, в конце концов, погода была действительно прекрасной. Город раскрывался перед ними новыми белыми домами, в окнах которых сверкало солнце, скверами и парками с могучими соснами, кедрами и лиственницами, сооружениями из бетона, стекла и стали, новыми корпусами заводов, высоченными башенными кранами строек, широкими спусками к реке и всем, что есть в молодом городе, где все жители одновременно и старожилы и новоселы.
И какой парень, особенно если он из 6-го «б», гвардейского и непромокаемого, да в такой погожий денек, идя по такому молодому и веселому городу, да еще если рядом с ним идет та самая… какой парень будет долго мусолить всякие переживания? И он уже не шел, а парил. Он все-таки был оптимистом, этот Петр Батурин, он верил, что все будет хорошо.