Что посеешь
Шрифт:
— А ты знаешь, что мне от тебя житья нет?!
— От меня? — очень удивился Витя.
— Ага! — сказал Батурин и дал ему легкого тычка.
— Ты что? — обиженно спросил Витя и покрутил пальцем около виска. — Того… немножко?
Вот этого ему, наверное, не следовало говорить, потому что Батурину в его состоянии было одной капли довольно, чтобы он лопнул.
— Я тебе покажу… того! — заорал он и двинул Витю посильнее.
Тихий Витя неожиданно рассердился и, треснув Батурина по голове нотной папкой, тоже закричал:
— Дурак! Тебе просто завидно,
Побоище это я описывать не буду, так как в нем ничего благородного не было. Была довольно некрасивая драка, в результате которой у Витеньки здорово вспух нос и оказался порванным галстук, а Петьке ничего не было, так как он был сильнее.
Но кончилась эта баталия для Батурина все же более плачевно, чем для Вити. Вите только пришлось с распухшим носом вернуться домой, не дойдя до учительницы музыки, а мужественный Петр Батурин попал в штаб народной дружины, где с ним провели крупную воспитательную беседу. Вернее, начали проводить. А он мрачно молчал и думал о том, что надо как можно скорее построить Моторную лодку и уехать на ней, если не в Антарктиду или в кругосветное плавание, то по крайней мере вниз по реке до впадения в другую реку, потом вниз по этой реке до моря.
И в это время в штаб дружины вошла… кто бы вы думали? — Алена Братусь!
Да, да, собственной персоной.
Оказывается, она видела, как Петра вели дружинники.
— Что случилось? — спросила она дежурного.
— А вы кто? — вежливо спросил дежурный.
— Я… А… что он сделал? — робко спросила она.
— Он дрался и очень крепко побил одного парнишку, — сказал один из дружинников.
— Он, видите ли, герой. Лупит, а потом прячется в кусты, — сказал другой дружинник.
— Я не прячусь, — хрипло сказал Батурин.
— Кого ты побил, Петя? — спросила Алена тихо.
— Витьку Пискарева, — сквозь зубы просипел Батурин.
— А за что?
Батурин трагически молчал. В самом деле — за что?
— Ну хорошо, — сказала Алена. — Ты мне потом расскажешь, ладно?
Батурин молчал.
— Он мне потом расскажет, — доверительно сообщила Алена дружинникам.
— А нам это неважно, — строго сказал дежурный, — нам важен сам факт. А факт был. От него не уйдешь. Был факт избиения? — обратился он к Петру.
Батурин нехотя кивнул. Тут Алена вдруг кинулась в атаку.
— Сам факт еще ничего не значит, — твердо сказала она. — Может, у него были уважительные причины. Может, он защищался.
— Ты защищался? — иронически спросил дежурный.
Батурин отрицательно замотал головой.
— Вот видите, — сказал дежурный. — Значит, так: сообщим родителям и в школу. Пошлем туда протокол.
— Давайте мне этот протокол, — звонким голосом сказала Алена. — Это мой мальчик.
— Это в каком же смысле «ваш»? — ехидно улыбаясь, спросил один из дружинников.
Алена Братусь
— Я пионервожатая, а он из моего отряда, я разберусь.
— Ну, тогда извините, — смущенно сказал дежурный и протянул ей протокол, а один из дружинников даже отдал честь.
Петр хотел что-то сказать, но Алена дернула его за рукав и прямо-таки выдернула из штаба на улицу.
— Уф-ф! — сказала она и сунула в руку пораженному до обалдения Батурину злосчастный протокол. — На память. Поговорим потом.
И она убежала. А Петр остался стоять с раскрытым ртом.
Он отказался от ужина, полночи проворочался на своем диване и заснул только под утро. А утром, получив нагоняй от матери и еле-еле запихнув в себя завтрак, понесся в школу, чтобы успеть перехватить Фикуса. Но Фикус почему-то вовсе не пришел в школу, и Батурин на некоторое время вздохнул с облегчением. Но на Наташу он смотреть не мог и старался удрать от нее подальше.
Витя Пискарев тоже не пришел в школу. Зато в школу явилась его мама Софья Аристарховна. Из учительской долго раздавался ее грозный голос, а когда она ушла, оттуда вышла красная и встрепанная завуч, а за ней — взъерошенный. Осипваныч, который, ни к кому не обращаясь, довольно грозно спросил:
— Кто вчера побил Витю Пискарева?
Народ безмолвствовал, а Петр Батурин, стоявший в сторонке, ужасно удивился: значит, чудо-мальчик ничего не сказал! И от этой мысли ему стало совсем тошно. Шатаясь, он вышел на улицу и пошел с последнего урока куда глаза глядят, к деду Веретею на реку.
Мудрый дед Веретей посмотрел из-под лохматых бровей на унылого и согбенного Петра Батурина, похлопал его по плечу и усадил есть простоквашу.
Глава VI
Съев две пол-литровые банки густой кисло-сладкой простокваши и огромный кусок хлеба, Петр Батурин вышел отдохнуть. Он уселся под сосной, прислонясь к ее стволу, от которого пахло романтикой туристских походов, дальних странствий и просмоленной палубой бригантины.
Петр мучился. Ах, как неимоверно страдал П. Батурин. Он, который гордился своей прямотой и справедливостью; он, такой мужественный и принципиальный; он… такой… И вдруг у него, вот такого, вся жизнь пошла наперекосяк, и он натворил черт знает что. Ну прямо ни в какие ворота не лезет.
«Эх, — с горечью думал он, — нет Бори. Не с кем посоветоваться. Был бы Боря, он бы подсказал, что делать и как быть».
А пока… пока надо начать новую жизнь. И для этого в первую очередь нужно заняться каким-нибудь серьезным делом, чтобы не оставалось времени на всякую ерунду.
Неподалеку от избы деда Веретея, чуть вверх по реке виден был песчаный остров. И казалось бы, ну что может вырасти на том песке, однако остров весь зарос высоким тальником и стреловидной, жесткой, как ножи, осокой. От низкого левого берега остров отделяла неширокая протока; желтоватая, но прозрачная вода струилась и журчала на перекатах.