Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Барон, почему не у меня? — Румата на всякий случай забрал у прячущего глаза барона полено и отдал Тамэо, который, ничего не понимая, принялся его рассматривать. Голубые глазки барона забегали, как бегают у человека, совсем не умеющего врать.
— И что это… — Румата передразнил странный жест барона, подгоняющий запах от черпаков.
— Я не пью. Все, — теперь Пампа говорил трагически, но спокойно.
— Вы нездоровы, — воскликнул Румата, — и, клянусь бедром святого Гарана, обижены за что-то на меня. Что
— Нет, — барон схватил Румату за руку, — но, благородный друг, все не так просто.
Они стояли в глубокой луже. Недалеко от них в этой же луже сидел пьяный дон и мрачно смотрел на них.
— Приехали в гости соседи. Напились и, как полагается, давай рубить мебель. — Пампа гневно покосился на дона в луже. — Всюду гадят, калечат собак, обижают прислугу. И что за пример юному баронету… И все сообщают мне и баронессе, что вы при почтенной публике с одного удара распустили надвое двойной соанский доспех, надетый на чучело. От макушки до… — он хлопнул дона Тамэо по низу живота так, что тот согнулся. — Вы знаете, как я люблю вас, но я и велел сделать подобное чучело, правда, из семейных доспехов… Где же было взять соанские?! И двуручником… И так… И ничего… И тут входит баронесса… В общем, баронесса сказала… баронесса сказала, — у него дрогнули губы. — Я сто двадцать миль проскакал, как в тумане… Она, видите ли, недовольна Пампой пьяным… Хорошо, я сгнию здесь от воды.
За лужей стояли огромные врытые кресла для вытрезвления благородных донов. Здесь варвары на цепочках обливали совсем захмелевших ледяной водой. Черную пьяную публику бросали в пролив на хворост, дабы не захлебнулись.
У залы по колена в проливе ходил огромный, совсем голый мужик и коротким сачком ловил рыбу в большое ведро.
Румата под руку подвел барона к пустому похмельному креслу, выдернул свой слегка искривленный клинок и втиснул в лапищу барона. Барон недоверчиво посмотрел на Румату, вертикально вытянул руку, Румата чуть поправил ему локоть. Кривоватый меч в этой ручище казался маленьким и жалким.
— Всего лишь проблема заточки, мой друг, — сказал Румата.
Барон зачем-то присел, став сзади похожим на быка, гэкнул, послушал этот свой «так». Потом вдруг преобразился, раздался короткий свист, удар. Кресло продолжало стоять. В тишине стало слышно, как барон жалко высморкался. В эту секунду кресло распалось на две части. Задребезжала медная пластинка, которой закрепляли голову клиенту.
— Эсторского, — заревел барон, — всем, кто видел, по самой большой кружке. Эй, музыканты!
Барон направился ко второму креслу и остановился напротив. Из кресла на него смотрел мгновенно протрезвевший мокрый и грязный дон.
— Пьяница, — рявкнул барон.
И они пошли через лужу вчетвером, хотя безденежных и потому горячо любящих донов вокруг делалось все больше.
Количество видевших подвиг барона все нарастало.
— Ни баронессы, ни баронета, — сказал Пампа, вдруг остановившись посреди лужи, разводя руками и закрыв глаза, — никто не видит… И она там одна…
Слуги сновали как угри, рассовывая огромные кружки эсторского. Пампа взял кружку, как бы нечаянно подтянул к подбородку. В эту же секунду взгляд его остановился на чем-то, и Румате показалось, что усы у барона опять встали торчком.
— Ты чего на меня уставился?.. Серая дохлятина… — спросил Пампа.
Румата повернул голову.
В дверях корчмы дон Рипат подавал ему, Румате, знаки. Высоким железным стаканчиком.
— Что сипит эта бочка, благородный дон? — вежливо осведомился Рипат, обращаясь только к Румате.
— Бочка не про вас, барон. Королевская служба, барон. Я сейчас, — Румата прошлепал через лужу, быстро схватил Рипата и потащил его вдоль черных бревен за угол.
— Дуэль, — неслось сзади, — эй, отнесите дохляку перчатку Хотя ведь он ее продаст. Сегодня я буду угощать ушами Серых в уксусе.
Барон свистел, улюлюкал и шумно, как бегемот, топтался в луже.
За углом корчмы фыркали лошади, тоже стояли телеги. Рипат поставил стаканчик с горячим молоком на телегу, тонкие его пальцы заметались по мундиру, он вытер мокрую голову.
— Лекарь, которого привели к королю, — не Будах. А Будах в Веселой башне… Я доверил вам страшную тайну, страшную, — его знобило, он был совсем плох. — Дон Рэба говорил с Вагой в лиловой гостиной на вшивом языке… Его знают только преступники. Я не знаю, что еще сказать…
— Таков наш примар… По габарям… — засмеялся Румата.
— Да-да, — припоминая, сказал Рипат, и вдруг Румата увидел, вернее, почувствовал, что тот глянул на него со странной неприязнью, будто что-то знал и нарочно не сообщил. Рипат, обжигаясь, пил молоко мелкими глоточками. Вбежал маленький, почти голый мальчик с большим животом и принес огромную, расшитую медью перчатку Пампы, заметался и отдал ее Румате. Там, в другой стороне трактира, разгорался скандал. Что-то стучало, и голос Пампы призывал кого-то к бою.
— В трех минутах серая рота галантерейщиков, — Рипат улыбнулся, — мальчик…
— Ой, не делайте этого, — сказал Румата, — иначе мы будем ввозить галантерейщиков из Ирукана, так же, как года через два после сегодняшней ночной резни вы начнете ввозить книгочеев. А?! Рипат… — он взял Рипата за лацкан и подтянул к себе. — Интересно то, Рипат, что дураки ну совершенно не умеют жить одни…
Румата захохотал и, глотая из кружки, пошел через грязь.