Что там, за дверью?

Амнуэль Павел Рафаэлович

— Ну хорошо, — сказал он, налив виски в высокий стакан, долив содовой, положив лед из морозилки, добавив специй из стоявшей на столе маленькой коробочки и выпив эту смесь чуть ли не одним глотком — Штейнбок, во всяком случае, не заметил, чтобы Джейден перевел дыхание, — ну хорошо, согласен, Пенроуз больна расстройством множественной личности. Почему никто не замечал этого раньше? И что теперь делать с этими… с философом и с девчонкой, которая может появиться опять…

«И пусть появится, — подумал Штейнбок. — Пусть появится Алиса Лидделл, я скучаю

по ней, по ее ясным глазам, звонкому голосу и… не знаю, не знаю, не хочу знать, почему я не могу спокойно жить, когда она… где? Прячется в глубине подсознания Эндрю Пенроуз?»

— Что теперь? — повторил Бржестовски, поставил пустой стакан на стол и сложил руки на груди. Глаза у майора были воспаленными, он тоже практически не спал третьи сутки, и Штейнбоку только сейчас пришло в голову, что если для него проблема Эндрю Пенроуз имела, в принципе, академическое значение, то для майора от того, как именно и насколько быстро он эту проблему решит, зависела вся его дальнейшая карьера.

— Ты понимаешь, Йонатан, — продолжал майор, — что мне не нужна Алиса, не нужен Бернал, и мне все равно, как он себя чувствует в женском теле — я же вижу, тебя это интересует больше всего…

— Я вовсе не…

— Ну да, я видел, как ты на нее… на него… о Господи, на эту Пенроуз смотрел, когда она вещала басом…

— О чем ты говоришь?

— Неважно! Для меня сейчас все неважно, кроме одного: как вернуть на место личность этой женщины, потому что мне надо задать ей пару конкретных вопросов и получить конкретные ответы.

— А для меня, — сказал Штейнбок, — сейчас все неважно, кроме одного: разобраться, как это происходит. На самом деле там могут быть не три личности, включая основную, а двадцать шесть, как это было в случае Билли Миллигана, а может, и все пятьдесят! И являться они могут в любой последовательности, и для того, чтобы понять хотя бы, кто прячется в подсознании Эндрю Пенроуз, нужны многочасовые разговоры, и все равно не будет никаких гарантий…

Бржестовски помотал головой, посмотрел на доктора мутным (но вовсе не пьяным, он совершенно не был пьян в тот момент, хотя и выдул на глазах Штейнбока целую бутылку) взглядом и пробормотал:

— Если к полудню ты Эндрю Пенроуз не вернешь, мне придется…

Он не закончил фразу, и Штейнбок почувствовал холод под лопаткой.

— Что? — спросил он.

— Ничего, — сказал майор. — Это уже не будет проблемой психиатрии, так что…

— Что ты собираешься делать в полдень? — резко спросил доктор, непроизвольно бросив взгляд на часы: два тридцать шесть. Ночь на субботу. Девять с половиной часов до полудня. Как хочется спать, Господи…

— Ничего, — повторил Бржестовски. — Разбирайся с ней до половины двенадцатого. Потом отправляйся писать свой психиатрический эпикриз, а я…

— А ты? — Штейнбок старался не выдавать своих чувств, но, похоже, был слишком взволнован, чтобы голос звучал ровно и по-академически сухо.

— Ничего, — в третий раз повторил майор.

— Послушай, — сказал Штейнбок. — Ты

понимаешь, что эта женщина — медицинская загадка? Расстройство множественной личности не возникает вдруг, на пустом месте, ты это понимаешь?

— Стресс, — пожал плечами Джейден, — несколько лет она скрывалась неизвестно где, потом ее выследили… арест… ну, и дальше. Психика не выдержала…

— Глупости, — сказал Штейнбок и повторил для верности: — Глупости, Джейден. Личности не формируются за день-два или, тем более, за минуты стресса. Это длительный процесс, происходящий в подсознании. Может, врожденный. Никто не знает, понимаешь? Каждый такой случай нужно изучать клинически, выявить все без исключения субличности и фрагменты…

— Нет у нас времени, — перебил доктора Бржестовски. — Я тебе скажу, чтобы было понятнее. Дай тебе волю, ты с ней возился бы десять лет…

— Ну, десять, — вздохнул Штейнбок. — Впрочем, если перевести ее в нашу клинику…

— Вот именно! Клиника, анализы… Ты понимаешь, что мы имеем дело с научным работником, микробиологом, которая, как предполагается, несколько лет работала над модификациями биологического оружия для… скажем, для террористов Латинской Америки? По агентурным данным…

— Которые ты мне, конечно, не покажешь…

— Которые к тебе не имеют никакого отношения, ей, этой Пенроуз, удалось синтезировать штамм… в общем, нам известно, что такая, скажем так, биологическая бомба уже готова и может быть использована в любое время. И в любом месте. Я не должен был тебе говорить и этого, ты понимаешь, что, если проболтаешься, я рискую своей…

— А уж как рискую я… — пробормотал Штейнбок.

— Ты понимаешь, насколько важно, чтобы она заговорила? Назвала бы — где, когда, кто… У меня нет времени ждать! Мне нужна Эндрю Пенроуз — не позднее нынешнего полудня, потому что… В общем, такой у меня срок. Точка. Если обычными, так сказать, конвенциональными способами мне не удастся получить от нее информацию…

— Конвенциональными? Ты имеешь в виду Женевскую конвенцию о правах военнопленных?

— Нет, при чем здесь… Она не военнопленная, учти, она предательница, террористка, юридические нормы здесь не действуют. И конвенций никаких.

— В Гуантанамо, — сказал Штейнбок, — все-таки придерживаются определенных правил.

— Мы тоже! Разница в том, что Гуантанамо — место известное, журналисты и правозащитники держат его под колпаком, а мы здесь…

— Ну да, — перебил доктор, — о вашем существовании никто не знает, и руки у вас развязаны.

— Не совсем, — сказал майор с сожалением. — Нет, не совсем. Бить, к примеру…

— Женщину?

— Послушай! Профессор… как его… Бернал — далеко не женщина, хотя, похоже, мужчина в возрасте, да…

— Не надо демагогии!

— Вот именно! — жестко сказал Бржестовски. — И ты тоже прекрати псевдонаучную истерику. Разве я не вижу, какое впечатление на тебя произвела эта девица Лидделл? Ах, я хочу к мамочке… На меня такие штучки не действуют, навидался.