Что-то было в темноте, но никто не видел
Шрифт:
Струйки белесого газа брызнули прямо из пола с тоненьким свистом.
Все увидели, как Пьер Лепти глубоко вдохнул и попытался задержать дыхание, замерев с выпяченной грудной клеткой на манер атлета. Газ был
Накрытая мешком голова моталась взад-вперед, выдавая мучительные усилия Пьера Лепти, старавшегося не вздохнуть.
Было уже почти девять, и меня начала всерьез доставать вся эта хрень.
Наконец, не выдержав, он согнулся, точно от удара кулаком в живот, разом выдохнул весь воздух из легких и глубоко вдохнул газ. Надсадно закашлялся, захрипел, как астматик, рванулся из пут и снова попытался задержать дыхание, но не смог из-за кашля.
— Я ЧЕЛОВЕК! — вдруг раздался его крик. — Я ЧЕЛОВЕК!
Он рвался, кашлял и повторял:
— Я ЧЕЛОВЕК! Я ЧЕЛОВЕК!
Маленького Этьена стошнило прямо мне под ноги, полицейский, благоухающий одеколоном, выругался и проклял свою жену. Страшненькая девушка шипела от злости из-за конфискованного аппарата и из-за стычки со стариканом, старикан смотрел на свои ботинки, припорошенные пылью, руки Миникайф были стиснуты на коленях, точно пара притомившихся хомячков.
Пьер Лепти все еще рвался, но без прежней силы. Его голос звучал теперь как будто издалека, с какими-то
— Я человек… Я человек… Я человек…
Полицейский, видя мое нетерпение, бессильно развел руками.
Мало-помалу Пьер Лепти перестал шевелиться. Еще дважды он повторил «человек… человек…» едва слышным голосом и умолк.
— Ну вот, готово дело, я свидетель, — сказал толстяк и встал.
Судебный медик констатировал смерть. Все свидетели по очереди подписали зеленую бумажку, которую дал им толстый полицейский. Красивой девушке полегчало, ведь крови не было, у старикана был унылый вид, страшненькая все еще злилась, толстяк сразу ушел, забыв под стулом пакет с журналами, следом за ним вышли первый помощник, смотритель тюрем и вице-комиссар с помощником.
Полицейский пожал мне руку.
— Удачи, надеюсь, с матерью у вас не будет неприятностей.
Я пожал плечами, настроение было хуже некуда.
Миникайф я не сказал ни слова до самой машины.
Молча поехал, не отрывая глаз от пыльного света фар. Часы на приборном щитке показывали двадцать минут десятого.
— На тебя ни в чем нельзя положиться, — сказал я Миникайф, которая тоже не раскрывала рта.
Она заплакала. Ну вот, глаза будут красные. Моя мать наверняка это заметит.