Что-то остается
Шрифт:
Мне не раз приходилось наблюдать диковинки из страны огнепоклонников. «Черное зеркало» в их числе — особая редкость, а уж денег стоит совсем бешеных. Откуда подобная вещь у человека, называющего себя Сычом? Что за загадка? Почему он молчит? И зачем… Стоп, Альса. Хватит. Не торопи события. В конце концов все само прояснится. А не прояснится… ну и Бог с ним. Каждый имеет право на тайны. И на личную жизнь в том числе. Пф. Интересно, что мне скажут любимые мои родственники, когда я заявлюсь домой с подобными идеями?
Дверь была распахнута настежь. На истоптанном
— Сыч, эй! Доброе утро!
В дверях, пригнувшись, возник Мотылек. Он щурился, прикрывая глаза ладонью.
— Здравствуй… э-э… здравствуй.
Я подошла.
— Уборка? Это хорошо. Сейчас помогу. А где Сыч?
— Ушел. Гулять. С Белой Звездочкой.
— С кем?
— С Белой Звездочкой. С козой. Он сказал, что… э-э… Она хочет есть. Что она поищет себе пищу в лесу. Что он поищет вместе с ней. Ветки, кора… мхи… как это? Вечнозеленые. Под снегом.
Мотылек дернул плечом и улыбнулся. Я заставила себя не пялиться на клыки. Я посмотрела в сторону леса, куда удалились Сыч и коза в поисках вечнозеленых мхов. Много нового узнаю я о себе, когда они вернутся.
— А я решил, э-э… навести порядок, — продолжал Мотылек, — Тут немножко грязно. Белая Звездочка немножко попортила вещи. Она хотела есть. Она испугалась. Чужой дом… ночью почти не спала, — Мотылек смущенно помялся и добавил, понизив голос: — Сыч… немножко рассердился.
Ага. Надеюсь, он немножко не свернул козе шею в ближайших кустах.
— Я принесла корм, Мотылек.
— Корм?
— Еду для козы. Вот, видишь?
Показала ему холщовый мешочек, полученный сегодня утром от Титы-скотницы. Тита, несмотря на все мои уверения, беспокоилась о судьбе любимицы. Как-никак, Беляночку назначили утолять вампирский голод, вечером домой не вернули — есть над чем задуматься, а?
Мотылек схватил мешочек с кормом.
— Хорошо. Да, хорошо. Я боюсь, в лесу очень мало… вечнозеленого.
— Я помогу тебе убраться. Только папку в дом отнесу.
Да, коза, судя по всему, тут основательно похозяйничала. Что-то погрызла, что-то порвала, что-то испачкала.
Как-то неловко получилось с этой козой. Но не могла же я ее притащить к Омеле? И так сложностей приключилось больше чем достаточно. У околицы меня встретила Мелисса и увязалась чуть ли не до самого Бессмарага, рассказывая про отекающие ноги, одышку и боли в пояснице. Слава Богу, ее забрал возвращающийся из монастыря на своей тележке Нерег Дятел. Переждав, пока они отъедут, я двинулась следом, но долго еще скрывалась по кустам и огородам, пока наконец у Омелы во дворе не столкнулась с Норвом, которому надоело ждать и он, злой как черт, уже собрался уходить.
Потом мы как-то умудрились прослушать звон к вечерней молитве, вследствие чего я опоздала не только к молитве, но и к закрытию ворот. От объяснений с Вербой (а, может, и с самой Этардой) меня спас ключик от потайной дверцы. Потом мне пришлось выслушивать упреки Ильдир и едкие замечания Леттисы, а утром
В темных сенях шаркал метлой Мотылек. Я положила на стол свою сумку и двинулась на помощь.
— Давай мне метлу, Мотылек. А сам возьми лопату и собери мусор на какую-нибудь тряпку. Потом вынесем со двора. Это что? А, снегоступы… были. Погоди их выбрасывать, пусть Сыч взглянет, может, что-то можно поправить.
Снегоступы были сплетены из ивовых прутьев, и Беляночка, Белая Звездочка, очень славно их обработала. Кроме того, она объела кожаные крепления у лыж и изрядно попортила веревочную сеть. Не считая всяких мелочей, вроде порванной в клочья одежды и изжеванных пушных шкурок, годных теперь только на прихватки для кастрюль.
Мы с Мотыльком собрали мусор в распоротый мешок и вынесли в расщелину за домом, куда и сбрасывались всякие отходы. Потом аккуратист Мотылек принялся махать метлой по снегу перед крыльцом, уничтожая следы осквернения. Я же, не придумав, чем бы еще можно было помочь, просто присела на ступеньку.
Высокий, болезненно худой парнишка, еще почти подросток, в нелепой, кое-как подвязанной одежке, в ингских чуньках на босу ногу… ах ты, Боже мой, с голыми ногами — на холодищу такую! В тонких руках — палка метлы, да и руки у него, как жердочки, и сам он похож на метлу — связка прутиков, скрепленных лозой, одежда болтается, как на пугале, крылья эти…
Их плотность, тяжесть, их металлический блеск, казалось, подавляют, пригибают и без того сутулую фигурку. Будто легендарный герой, таскавший на спине дверь собственного дома — этот мальчик заколдован, обречен таскать за плечами громоздкую конструкцию, тяжкий ворох костей и плоти, все эти копья, лезвия, этот собранный складками вороненый металл — захватывающую дух возможность полета.
Он оперся на метлу, взглянул исподлобья — мол, чего таращишься, трупоедица, крыльев не видала? Не видала, Мотылек.
Из-за плеча его лихо торчала рейка-шина. Этарда говорила, скоро можно будет снять. Снять надоевший лубок, и тогда…
— Мотылек.
— Да?
— Пожалуйста, раскрой крыло. То, здоровое. Покажи, пожалуйста.
— Зачем?
— Это трудно?
Он нахмурился, тряхнул головой. Сильно отросшие волосы, как многохвостая плеть, хлестнули холодный воздух.
— Ауара, — прошипел он. — Пропасть…
Шелохнулся неудобный груз за его плечами, испугав меня странным, нечеловеческим движением — что же это шевелится, когда обе руки опущены, в правой эта метла дурацкая, в левой — пусто? Нелепо дернулась рейка, а из-за другого плеча вдруг вымахнула, мгновенно развернувшись, изогнутая парусом, гремящая на ветру угольно-черная плоскость — и разделила надвое серое небо в пролысинах голубизны, серые, словно пеплом осыпанные, горы и дальний лес, и ближний лес, и весь мир — рассекла, перечеркнула вибрирующая легкая черная диагональ.