Что-то остается
Шрифт:
— Убери «сверхъестественными», — посоветовала Леттиса. — Или ты думаешь, эти свойства приписываются необоснованно?
— Вполне вероятно, что это целебные ключи, — встряла Иль, — Такое нередко встречается.
— Доказать ни то, ни другое ты все равно не в состоянии. Так что пиши «целебными свойствами». Меньше придирок будет.
— Мотылек говорил, вода эта возвращает молодость, — проворчала я, но послушно заменила одно прилагательное другим. «Жилые пещеры подразделяются на летние и зимние, причем зимние находятся в плоти горы на большой глубине, где круглый год сохраняется постоянная температура. Стангревы охотно селятся как в тесных, замкнутых пространствах, так и в многоуровневых пещерах с большим объемом
Ильдир спала, прикрыв глаза большой белой ладонью. Летта сочувственно усмехнулась мне со своей кровати. Она перекинула на другую сторону волну темных, с багровым блеском волос и провела по ним гребешком.
— Я не сплю, — пробормотала Ильдир. — Я слушаю.
— Скучно?
— Есть малость. — Иль раздвинула пальцы и недовольно посмотрела в просвет, — Кстати, твой любезный Мотылек все печенки сегодня проел и мне, и Сычу. Мол, сними да сними с крыла лубок. Мол, все зажило, он нутром чует. Такой вроде смирный, покладистый, а как упрется — хоть кол на голове теши. Ва-а-у, — она зевнула. — Я думала, только лираэнцы такие упрямые.
— Первое место по упрямству всегда занимали инги, это общеизвестно, — перебила я. — Потом альды, потом найлары, а лираэнцы уже в самом хвосте.
Иль фыркнула. Летта сказала:
— Хорошая тема для новых изысканий, Альса. «Упрямство, как коренной фактор национального характера». Дарю идею.
Я захлопнула папку.
— Ну вас. Злюки вы и язвы, — и задула светильник.
— Ух, обидчивая, — буркнула Ильдир.
— Спокойной ночи.
Заскрипела веревочная сетка, зашуршал соломой матрас. Летта устраивалась поуютнее.
— Слышь, Альса. Не дуйся, а? Чего ты вскинулась?
— Я не дуюсь, Иль.
— И не дуйся.
— Я не дуюсь.
— Вот и ладно.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я закрыла глаза. Под веками поплыли зеленые и малиновые круги. Обидно, черт возьми! Чтобы успокоиться, я вызвала в воображении сладостное видение — толстенький аккуратный томик, кремовый обрез, вишнево-коричневый сафьян переплета, золотое тиснение. «Достоверные описания и наблюдения, Альсарена Треверра из города Генета». Чья-то рука благоговейно приоткрыла обложку. «Итак, господа, перед вами исключительно интересный труд, освещающий доселе малоизученную форму разумных существ. Исследования проводились на довольно скудном материале, однако, благодаря таланту и упорству автора, представляют собой единственный в своем роде бесценный документ. Обратите внимание на замечательные рисунки дополняющие работу. Взгляните сюда. Итак, перед вами молодая здоровая особь женского пола, типичный представитель трупоедского племени. Рост средний, сложение среднее, интеллект средний. Две пары конечностей. Скелет и мускульная система значительно
Есть теория, что отсутствие эмпатического дара привело к узаконенной агрессивности и каннибализму. Впрочем понятие „каннибализм“ весьма спорно. На сегодняшний момент этот вопрос остается открытым.
Еще следует заметить удивительную хрупкость и неприспособленность трупоедского организма к условиям внешней среды. Вестибулярный аппарат трупоедов весьма примитивен. Зрение только дневное. Диапазон голоса ограничен. Зубы тупые.»
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
— Чужой идет, — повернулся ко мне Стуро.
— Один?
— Да. Одна.
Я вбросил нож в ножны. Одна. Кто это может быть? В «бойницу» выглядывать смысла нет — хрен увидишь, кого там черти несут, темно уже.
Собаки среагировали вяло. Сталбыть, знают того, кто сюда идет. И опасным не считают. Я вышел в сени.
— Кто?
Из-за двери — негромко:
— Я, Сыч. Я это. Дана.
Вот те раз. Приотворил дверь.
Данка, собственной персоной. В овчинном кожушке, на голове плат шерстяной, руки не знает куда девать.
— Че надыть, девка?
Она подняла голову — ощутимо толкнуло отчаянье в серых ее глазах. Неловкая усмешка, голос тихий, хрипловатый:
— В дом, значит, не пустишь?
Сыч-охотник крякнул, поскреб в затылке, посторонился:
— Ну, того. Заходь, сталбыть. Че прибегла-то?
Она прошла в комнату — Стуро благоразумно скрылся в своем закутке. Данка остановилась у стола, комкая край платка.
— Ну? Че молчишь-то, девка? Тя Эрб прислал? Стряслось чего?
Помотала головой, снова глянула — ожгла глухой болью. Потом выдохнула, точно в омут ледяной бросаясь:
— Пришла я, Сыч. Вот. Сама пришла… — и закрыла лицо руками.
Я тупо пялился на нее. В ночи прибежала, чтобы Альсы уж точно не было… А Альса сегодня и не приходила. Пишет Альса, книжку свою, главу о Законе. Материал обрабатывает…
Кашлянул, прочищая горло. Данка вскинулась, а я сказал:
— Не дело ты затеяла, дружище. Зря.
Взгляд ее медленно наполнялся влагой, щеки горели. Ох, Данка, Данка. Я сделал шаг, другой, взял ее за плечи. Маленькая-то, боги мои, когда вот так, снизу вверх смотрит…
— Зря это, Дана. Не выйдет ничего.
Сглотнула. Ломкий шепот:
— Чем же не угодила я тебе? Дура деревенская, да? Знаю, ты… — шмыгнула носом, зачастила: — Непохож ты на мужичье наше, другой ты, совсем другой, и не потому что тил, просто — не такой, как они все… Городской, небось, а серой костью прикидываешься, знаю, только ты не гони меня, миленький, я… — и зажмурилась, стиснула зубы, выдавились из-под век на щеки две мокрые дорожки.
Ах ты, чудо заморское.
— Нет, — сказал я, — Не дура.
Она длинно всхлипнула, ткнулась лбом в грудь мне, я осторожно погладил платок.
— Какая ж ты дура? Раскусила вот меня…
Что же это такое, что ж ты смотришь-то так, глазищи серые…
— Она, да? — холодом пыхнуло, — Вертихвостка эта лираэнская? Да она ж дурачит тебя, у нее…
— Нет, Данка. Альсарена тут совершенно ни при чем.
— Другая, значит? Как это, сердце занято, да?
— Занято. Лучше не скажешь.
— Врешь ты, — нахмурилась Данка, — Нету у тебя никого. Не по сердцу тебе девка деревенская, вот и все. А что присушил ты ее — так мало ли дур на свете. А она, может, девка эта, об тебе об одном и думает, ревмя ревет ночами, вон до чего докатилась — сама к мужику припожаловала…