Что ты видишь сейчас?
Шрифт:
Я взял мусорный мешок с компрессами, ватными тампонами, перевязочным материалом, сломанными иглами, разбитыми ампулами и завязал его двойным узлом. Иногда мне кажется, что мешок — это пораженный внутренний орган города, израненный и кровоточащий, который я пытаюсь затянуть узлом, гнойная опухоль, вычищаемая мною каждый вечер.
Я запираю дверь, закрываю решетку и включаю сигнализацию. Прежде чем спуститься по ступенькам, я останавливаюсь и прислушиваюсь. В кармане связка ключей, один ключ зажат между указательным и средним пальцами, как научил Эме. С того раза, когда я принял его с подбитым глазом и треснувшей губой, а в клинике поставили новую сигнализацию, он стал опекать
— И все же держи связку ключей вот так, когда идешь отсюда, говорил он при каждой нашей встрече и вкладывал свои тяжелые ключи в мою руку.
Это случилось пару лет назад. Больше меня никто не поджидал в темноте подъезда, и двери к мусорным контейнерам больше не взламывали. Во всяком случае, не каждую неделю, как раньше. Возможно, это заслуга Эме или просто помогли новая сигнализация и камеры слежения.
Поздние пациенты устраивали мне проверку на прочность, физическую и душевную, убеждая в том, что мои лучшие годы уже позади. Возможно, поэтому мое терпение быстро заканчивалось по отношению к обычным пациентам, которые записывались на прием, регулярно мылись и платили медсестре, сидели в приемной со своими заболеваниями и расстройствами. Их страхи перед болезнями и смертью уже давно утомили меня. Они приходили к врачу не для того, чтобы стать здоровыми — они и так были почти здоровы, — а чтобы услышать от меня, что они здоровы, и тем самым освободиться от страха перед болезнью и смертью. Если бы они признались в этом, мы могли бы поговорить. Но они упорно отказывались, и я должен был участвовать в этой игре в страх, поощряя его. Поэтому слушал, прощупывал, осматривал и для пущего спокойствия отправлял их сдавать анализы, делать рентген и консультироваться с другими специалистами, которые, в свою очередь, назначали такие же бесполезные процедуры.
Но если мне действительно удавалось обнаружить заболевание, пациент вздыхал почти с облегчением. Сначала, конечно, наступал кризис, но потом воля к жизни побеждала, и приходило печальное осознание того, что жизнь достигла наконец той стадии, которой они боялись больше всего. Мне не хотелось зацикливаться на беспочвенных страхах своих пациентов, ими должны были заниматься психологи и психоаналитики. Я хотел посвятить свою жизнь врачеванию тела — вещи конкретной и осязаемой, хотя понимал, что моя профессия связана с самым главным людским страхом — страхом смерти.
В узком и темном дворе были только стойки для выбивания ковров, мусорные контейнеры и крысы. Крышка контейнера хлопнула над моим мешком, завязанным двойным узлом, распугав крыс.
Я вышел на пустынную улицу. Сегодня я закончил позже обычного, но все равно ищу глазами Анну. Бывало, что я вызывал ее, словно галлюцинацию, и она выходила ко мне из темноты. Но сейчас в стремительно сгущавшихся сумерках Анна так и не появилась.
В метро, на самой дальней скамейке платформы, сидел одинокий парень в красной куртке и стоптанных кроссовках, терпко пахло озоном. Париж напоминает мне многоэтажный дом, в котором толпа на улицах — суетящийся верхний этаж над большим черным подвальным помещением, где вечно дует теплый озоновый ветер. Этот поток не может исчезнуть, он сгущается и копится, а потом смешивается в переходах с густым затхлым запахом земли.
Из портфеля я достаю газету, взятую в приемной, и начинаю читать, чтобы отвлечься от созерцания грязного перрона.
«Долгое пребывание в безвоздушном пространстве негативно влияет на эмоциональное состояние астронавтов. Их можно сравнить с дикими животными, оказавшимися в неволе. Поведение характеризуется отсутствующими взглядами в иллюминатор, будто звезды в темноте и знакомые сине-зеленые очертания земного шара могут заменить обычное земное существование. В ситуации, когда ход времени замедлен, а жизнь сосредоточена на небольшом пространстве, на борту космического корабля
— Что ты видишь сейчас?
Анна поворачивается ко мне в тот момент, когда поезд вырывается из туннеля. Она парит в космическом корабле, изображенном на картинке в газете на фоне темно-синего космоса. Ее голос прерывается помехами и скрежещет, будто доносится из домофона в клинике. До того как двери открылись, я вижу ее среди пассажиров внутри вагона.
«Были предприняты попытки вырастить салат в стеклянных шкафах прямо на космических кораблях. Все указывает на то, что растения хорошо развиваются благодаря не только витаминам, но и заботам астронавтов. Вид зелени напоминает им о привычном образе жизни на Земле».
— Что ты видишь сейчас?
В толпе, заполнившей вагон, Анна поворачивается ко мне спиной. Вокруг нее распускаются ярко-зеленые листочки салата и красные цветы.
В следующую секунду все пропадает. Она уже дома? Она уже пришла?
Анна всегда хотела, чтобы в доме было спокойно и тихо, но завидовала тем, в чьих домах бурлила жизнь в любое время суток. Она говорила, что ее родители вели жизнь затворников, и пыталась жить иначе.
Она часто фантазировала, рассказывая об обычаях в родительском доме. Вроде как гостям сначала показывали парк, а потом приглашали в дом, печенье раскладывалось на красивые блюдца, а кофе и чай подавали в тонких кофейниках и чайниках. Друзья, дети и соседи могли приходить и уходить когда пожелают. Так оно и случилось. Много позже наш с Анной дом по субботам превращался в шумное и веселое место встреч друзей, как того и желала хозяйка.
Возможно, она придумала эти семейные ритуалы из-за гнетущей мрачной атмосферы, часто царящей за ужином в родительском доме.
На их острове по-черепашьи тянулось время ожидания, что кто-то придет домой и приготовит в дровяной печи скромный обед. Анна часто говорила, что все детство была голодна и мечтала о теплых свежих булочках. Наверное, поэтому наш десерт был таким обильным.
Субботняя программа казалась трудновыполнимой, пока дети были маленькими — долгих прогулок в парке девочки не выдерживали. Одна непременно отказывалась сидеть в коляске или идти пешком, другая начинала плакать, потому что дул ветер или шел дождь, а то им не нравились сапоги, шапки или солнце. А потом они внезапно выросли и с удовольствием проводили время дома. Анна не спорила, увлеклась выпечкой и с удовольствием готовила изысканные ароматные ужины, которые собирали всех домочадцев. Идеальный семейный очаг.
Однако мечты не всегда совпадают с реальностью. Субботнее печенье вспоминается мне до сих пор. Отпечатки липких пальцев на стеклах кухонного шкафа и стульях, крошки и кусочки теста на полу. От старой газовой печи пышет жаром, а посреди кухни неподвижно стоит Анна. Кто-то из детей всегда ухитрялся все испортить с самого начала, и тяжелая начинка смешивалась со скверным расположением духа. Невозмутимое спокойствие Анны раздражало.
— Нет, милая, у тебя не меньше теста, можешь взять мою скалку, нет, никто не глупый, не делай так, пожалуйста.
Эти ласковые слова должны были призвать к порядку и помирить двух наших маленьких дочерей. Потом начинались нудные обсуждения получившихся печений, которые отбирались друг у друга.
Со временем званые обеды и ужины украшала только торжественная выпечка со взбитыми сливками и марципаном, а также традиционные пряники. На наши дни рождения Анна пекла торты. Потом и это закончилось, превратив выходные в обычные будни, когда Анна уходила в студию, а спустя минуту я сам кричал девочкам, что ухожу за продуктами.