Что за рыбка в вашем ухе?

Беллос Дэвид

Дать подобное научное определение значения любой языковой форме можно было бы только в том случае, если бы мы обладали точным научным знанием обо всем в мире говорящего… [а поскольку такие знания отсутствуют] понятие значения является слабым местом языкознания {39} .

При таком подходе это, разумеется, верно.

Однако меня поражает, что человек с такими обширными познаниями и острым умом, как Блумфилд, мог полагать, что NaCl, или «хлорид натрия» – это значения слова соль. На самом деле очевидно, что это переводы слова соль в различные функциональные стили. Но даже пересмотрев таким образом наивный подход Блумфилда, мы остаемся в рамках идеи, что слова (переведенные в любой стиль или на любой язык) – это названия вещей.

39

Bloomfield L. Language. H. Holt & Co., 1933. P. 140.

Одна из причин широкого распространения этого убеждения в том, что так сказано в Ветхом Завете:

Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. (Быт. 2: 19)

Этот

короткий стих оказал долгосрочное влияние на то, как в культурах Запада рассматривается язык. В нем говорится, что исходно язык был и в принципе остается списком слов и что слова – это названия вещей (более конкретно: названия живых тварей). А еще в нем тезисно отмечается, что язык не входил в число творений Бога, а был человеческим изобретением, одобренным высшей силой.

Таким образом, у номенклатуризма – представления о том, что слова по сути своей являются названиями, – долгая история; подспудно он лежит в основе большей части дискурса о природе перевода с одного языка на другой, если в этих языках есть слова, которыми называют разные вещи, или разные слова для обозначения одних и тех же вещей. Однако на самом деле тут проблема не в переводе, а в самом номенклатуризме, потому что он совершенно неудовлетворительно описывает устройство языка. К примеру, такое простое слово, как head, не может считаться названием какого-то конкретного объекта. Оно встречается во множестве различных выражений. Например, им можно обозначить скалистый мыс (Beachy Head в Сассексе), слой пены (a nice head of beer [36] ) или определенную роль в бюрократической иерархии (head of department [37] ). Что общего у столь различных вещей? Как узнать, какое значение имеет слово head в таких разных контекстах? Что, в конце концов, означает тот факт, что мы знаем значение слова head? Что мы знаем, какие именно вещи можно обозначить этим словом? Или что мы знаем его настоящее значение, но умеем справляться и с теми случаями, когда им обозначается что-то еще?

36

Славная шапка пены на пиве (англ.).

37

Глава отдела (англ.).

Одно из решений проблемы со словами и их значениями – выяснить, как слово стало обозначать все то, что оно теперь обозначает. Вот, например, история слова head, которую можно найти в разных словарях: когда-то давно основным значением этого слова была часть тела, расположенная наверху шеи. В дальнейшем его значение было расширено до обозначения разнообразных вещей, располагающихся наверху других: head of beer и head of department – примеры такого обобщения. Но так как у известных нам четвероногих животных – в отличие от двуногих – голова располагается не сверху, а спереди, значение слова head было расширено и в другом направлении, чтобы включить вещи, которые выдаются вперед (Beachy Head; head of a procession [38] ).

38

Голова процессии (англ.).

Некоторые из таких историй имеют фактические обоснования – письменные тексты, представляющие более ранние стадии развития того же языка. То, как слова меняли или расширяли свои значения или как это следует себе представлять, изучает историческая семантика. Однако, несмотря на самые подробные этимологические сведения, мастерство их изложения и обилие документальных подтверждений, историческая семантика не в силах объяснить, откуда обыкновенный англоговорящий знает: а) что head – это слово и б) какие предметы можно обозначить словом head.

Из этого следует, что слово head само по себе, как слово, не может быть переведено ни на какой другой язык. Однако при каждом конкретном использовании его значение легко может быть представлено в другом языке. По-французски, например, для обозначения географического мыса используется слово cap, для шапки пены – mousse, а для главы отдела – chef, patron или sup'erieur hi'erarchique. На самом деле перевод хорошо помогает ориентироваться в лабиринте слов и значений. Конечно, никто не может сказать, что значит данное слово во французском или любом другом языке. Но с помощью перевода можно объяснить, что оно значит в данном контексте. Это очень важный момент. Он демонстрирует удивительное свойство человеческого мозга. Перевод и есть значение.

Тем не менее лингвисты и философы разработали хитроумные – в духе Гудини – способы выпутываться из надуманной необходимости объяснять, что означают слова как таковые. Head рассматривается как одно слово с широким спектром расширенных или фигуральных значений и может служить примером полисемии – многозначности. В то же время столь же обыденное слово light рассматривается как пара омонимов – два разных слова, совпадающих по написанию и произношению: одно из них относится к весу (как в сочетании a light suitcase [39] ), а другое – к освещенности (как в сочетании the light of day [40] ). С точки зрения использования языка разделение на полисемию и омонимию совершенно произвольно {40} . Если же написание различается, а произношение одинаковое, как в beat [41] и beet [42] , лингвисты меняют терминологию и называют это омофонией. Можно увидеть и другие подкатегории в отношении перехода слова от одного значения к другому. Часть может заменять собой целое, как когда у вас fifty head in a flock [43] , или целым можно обозначать часть, как когда говорится об arrival of the fleet [44] , а подразумевается приход моряка в бар. Иногда имеется или утверждается, что имеется, визуальная аналогия между основным значением слова и одним из его расширений, как когда вы говорите о том, что вы nose your car into a parking slot [45] –

это называется метафора. Иногда расширение значения предположительно происходит из-за близости или физической связи, как когда вы обиваете пороги в поисках работы, и это называется метонимия. Механизм «фигур речи», которому в течение столетий обучали в рамках освоения ныне вышедшей из моды риторики, – занимательная игрушка, но, по существу, – чистое надувательство. Полисемия, омонимия, омофония, метафора и метонимия – эти термины не помогают понять, как слова получают свои значения; они всего лишь как бы слегка держат в узде настойчивое желание слов поменять смысл. Лингвисту нужно обладать очень развитым воображением, чтобы суметь объяснить, почему та часть автомобиля, которая прикрывает мотор или багажник, в Великобритании называется bonnet [46] , а в США – hood [47] . В семантике слов царит полнейший хаос, несмотря на то что массы увлеченных людей всячески пытаются навести там порядок.

39

Легкий чемодан (англ.).

40

Дневной свет (англ.).

40

С исторической точки зрения это разделение может быть вполне обосновано: два слова light происходят из совершенно различных источников, в то время как все значения слова head – из одного.

41

Удар (англ.).

42

Свекла (англ.).

43

Пятьдесят голов в стаде (англ.).

44

Прибытие флота (англ.).

45

Заезжаете на парковку (букв. заводите нос автомобиля на парковочное место) (англ.).

46

Чепчик и капот (англ.).

47

Капюшон и капот (англ.).

Тем не менее в большинстве языков есть слова для одних и тех же вещей и нет слов для того, чего у носителей соответствующей культуры нет или что им не нужно. Обычно есть отдельные слова для базовой ориентации (вверх, вниз, влево, вправо – хотя в главе 14 описаны языки, у которых этого нет), способа передвижения (бежать, идти, прыгать, плыть), направленного движения (приходить, идти, уходить, приезжать), семейных отношений (сын, дочь, жена брата и так далее), чувств и ощущений (горячо, холодно, любовь, ненависть), жизненных событий (рождение, вступление в брак, смерть, болезнь и здоровье), видов одежды, еды и животных, физических характеристик пейзажа и количественных числительных (до пяти, десяти, двенадцати или шестнадцати). В некоторых языках есть слова для дробных чисел, как, например, в немецком – anderthalb (полтора) или в хинди – sawa (один с четвертью), но вряд ли в каком бы то ни было языке найдется специальное слово для числа 2,375. В языках всех народов, использующих колесные транспортные средства, есть слова для обозначения различных их видов, но, насколько мне известно, ни в одном нет отдельной лексической единицы для обозначения «колесного транспортного средства с хромированными рукоятками», чтобы объединить двух- и трехколесные велосипеды, тандемы, мопеды, мотоциклы, детские коляски и газонокосилки. Во французском есть отдельное слово для обозначения «всего содержимого сундучка покойного моряка» (hardes) и «состоящий из гравия грунт, пригодный для выращивания виноградной лозы» (grou), но мириады реальных и мыслимых вещей, категорий вещей, действий и чувств в большинстве языков не имеют названий. Например, в английском нет специального слова для недоеденного куска питы, помещенного на садовый забор в положении неустойчивого равновесия объевшейся белкой, который я сейчас вижу из окна своего кабинета, но этот недостаток словарного запаса не мешает мне его видеть, описывать и упоминать.

И наоборот, наличие в арабском слова ганам, общего термина для овец и коз, не мешает говорящим на арабском отделять при необходимости овец от козлищ. А то, что в английском нет однословного или фразового соответствия французскому je ne sais quoi [48] или немецкому Zeitgeist [49] , не мешает мне передавать значения этих слов по-английски. Языки вовсе не содержат списки «для всего на свете» – они ограничиваются произвольным набором слов для некоторых состояний и действий, но одновременно позволяют нам говорить об всем, что встретится. Необычайная гибкость человеческих языков, позволяющая им отражать новые значения, – одна из особенностей, которая не только обеспечивает возможность перевода, но и делает перевод одной из основных сфер использования языка. В замене одного слова другим нет ничего особенного – мы делаем это все время. Просто переводчики совершают такую замену с помощью второго языка.

48

Невесть что (фр.).

49

Дух времени (нем.).

Одно время было модно обходить неразрешимую проблему фиксации значения слова, представляя слово объединением сублингвистических мысленных единиц, или «параметров» смысла. Возьмем, к примеру, три слова: house, hut и tent. Все три обозначают жилища, но жилища разного типа. Задача выделения различных параметров заключалась в нахождении минимальных семантических составляющих, которые отвечали бы за соотношения значений этих семантически связанных слов. Все три «помечены» параметром [+жилище], но только house обладает также двумя другими параметрами [+постоянное] и [+кирпичное]. У слова tent есть параметры [– постоянное] и [– кирпичное], а у слова hut – [+постоянное] и [– кирпичное]. Как было бы прекрасно, если бы подобным образом можно было каждое слово языка разложить на смысловые атомы. Тогда значение слова полностью задавалось бы набором его параметров. Если бы удалось показать, что различие значений слов языка можно отразить в распределении конечного числа семантических характеристик, можно было бы пойти дальше – создать мысленный набор деталей лего, в котором любое возможное значение можно было бы сконструировать из несократимых бинарных строительных блоков смысла.