Что за рыбка в вашем ухе?

Беллос Дэвид

Не менее 40 % заголовков статей в любом большом словаре английского заимствованы из других языков. Любому иноязычию – будь то слово, оборот речи или грамматическая структура, – которое привносит переводчик в наш восхитительно и возмутительно податливый язык для передачи аутентичного звучания оригинала, уготовано одно из двух. Оно будет либо отвергнуто как неудачный, неуклюжий и неполноценный «переводизм», либо поглощено и усвоено английским так, что перестанет казаться иностранным.

Однако современные попытки создания переводов на английский, сохраняющих иностранный дух, трудно сравнивать с переводческими кампаниями прошлых столетий, когда немецкому придавалось сходство с английским, французскому – с итальянским, сирийскому – с греческим и так далее. Современные форенизаторы не стремятся сделать английский международным языком – он и так им является. Они в какой-то мере пытаются обогатить английский лингвистическими ресурсами, которыми

обладают языки от него далекие. «Начиная свою переводческую деятельность, я подсознательно стремился – среди прочего – оживить английский», – сказал Ричард Пивер в интервью «Нью-Йоркер» {30} . Этот креативный писательский проект основан на стремлении Пивера поделиться с читателем теми чувствами, которые он сам испытывает, читая русские романы. Он часто подчеркивает, что сам не владеет русским свободно и полагается на сделанный женой подстрочник, перерабатывая его в литературное произведение {31} . Нечто подобное может быть верно и в отношении других апологетов переводческих стратегий, направленных на создание звучащих нарочито по-иностранному переводов. Так что стремление создавать переводы, подвергающие оригиналы наименьшему «этноцентрическому насилию», чревато опасностью впасть в другую крайность: изображать, как нелепо говорят иностранцы.

30

Remnick D. The Translation Wars // The New Yorker. 2005. 7 November.

31

Ibid. См. также: Morton G. S. The Pevearsion of Russian Literature // Commentary (2010. July – August), где представлена более жесткая позиция.

Естественный способ сохранить иностранность иностранного высказывания – оставить его – частично или полностью – на языке оригинала. Такая возможность есть при переводе на любой язык и в некоторой степени использовалась в переводах на каждый {32} .

Передать иноязычие всерьез довольно трудно. А для передачи его в комической, но необидной форме нужен талант Чаплина или Челентано.

Первое, что делает перевод, – это передает смысл иностранного текста. Как мы увидим далее, это само по себе довольно сложно.

32

Этот прием применен с большим успехом в переводе Денизы Сток (Daniusa Stok) книги: Wilk M. The Journals of a White Sea Wolf. Harvill, 2003.

6

Свободное владение: вы действительно владеете родным языком?

Переводчики традиционно, а ныне почти исключительно, переводят на так называемый материнский, то есть родной язык. В переводоведении это называется переводом на язык L1, в то время как перевод на L2 – это перевод на язык, который вы выучили. Но что же такое родной язык?

Все мы берем начало от своей матери, и кажется очевидным, что свой первый язык мы учим у нее на руках. Язык, на котором с вами говорит мать, – это язык, получаемый при рождении, поэтому язык матери мы называем родным.

В языкознании считается аксиомой, что носитель языка полностью им овладел, и наоборот, свободное владение языком означает, что вы знаете его на уровне носителя. Несмотря на очевидный факт, что носители языка пользуются им бесконечно разными способами, имея зачастую совершенно разный словарный запас и разные привычки в отношении стиля, произношения и так далее, мы исходим из предположения, что только носители, допустим, английского знают английский в совершенстве и только носители могут судить о том, владеет ли кто-то их языком как родным.

Наблюдая за другими и за собой, мы знаем, что носители языка тоже делают грамматические и лексические ошибки, а время от времени не могут подобрать нужные слова. Сейчас принято считать, что оговорки и затруднения в речи носителей языка сами являются частью того, что мы называем свободным владением языком. Преподаватели иностранных языков хорошо понимают, какие ошибки характерны для изучающих язык, а какие – для носителей этого языка. И носитель любого языка различает в речи других людей некоторые ошибки, которые явно указывают на то, что язык для говорящего не родной. Но давайте отложим в сторону все эти практические различия между родным и неродным языком. Использование слов материнский и родной в связи со свободным владением языком, который мы называем своим, порождает другие, гораздо более сложные вопросы.

Материнскому языку не обязательно

учиться у матери. С тем же успехом ему можно научиться у братьев и сестер, няни или соседских детей. Для нормального развития человека важно лишь, чтобы в детстве в его ближайшем окружении был какой-нибудь язык, потому что ребенок не может изобрести язык сам, без информации извне. Первый язык мы усваиваем из тех источников, которые доступны нам в детстве. Одни дети делают это быстрее, другие медленнее, у кого-то словарный запас больше, у кого-то меньше, но все дети обычно достигают уровня, необходимого для общения, в довольно узкий промежуток времени – от года до трех. Однако язык, которым мы овладели в этот ранний период своего развития, в будущем может и не стать самым привычным для нас языком. Многие не очень хорошо владеют тем языком, которому научились в раннем детстве. Формальное образование часто замещает язык детства тем языком, который становится средством повседневного общения во взрослой жизни.

С тех пор как в VI–VII веках латынь исчезла из разговорной речи и до времен Декарта, Ньютона и Лейбница, ни одна мать не разговаривала на латыни со своим ребенком и ни один ребенок не рождался в семье, говорящей на латыни. Однако на протяжении более чем тысячелетия в христианской Европе образованные юноши из высших слоев общества изучали латынь. В течение всего этого долгого периода именно латынь была для образованных европейцев языком размышлений, официальных выступлений и создания текстов в самых разных сферах деятельности: дипломатии, философии, математике, естественных науках, религии. Язык изучали посредством письменных занятий, а в школах, монастырях, церквях, канцеляриях, судах на нем говорили, используя устную форму письменного языка. В то время, когда латынь была основным средством общения, у всех говоривших на ней был по крайней мере еще один родной язык, но эти разговорные языки не использовались для сложных рассуждений. Однако если существует четкое различие между языком, выученным от матери, и тем, на котором наиболее эффективно общались высокородные мужи в Западной Европе между 700 и 1700 годами нашей эры, то сами понятия материнского языка и носителя языка нуждаются в пересмотре.

Примеры различий между первым выученным языком и рабочим языком можно найти почти повсюду. В моей собственной семье таких примеров несколько. У моего отца первым языком был идиш – язык его матери и окружения в лондонском Ист-Энде лет девяносто назад. Пойдя в школу, он овладел английским. Нет никаких сомнений, что очень скоро он научился пользоваться английским намного свободнее, чем материнским языком. Точно так же мать моих детей в детстве говорила по-венгерски, но, переехав в пятилетнем возрасте во Францию, выучила французский. В обоих случаях материнский язык не был потерян. Декарт, Ньютон и Лейбниц тоже повседневно разговаривали на своих родных языках: французском, английском и немецком соответственно.

В современном мире материнский язык часто используется лишь для общения со старшим поколением, а в сфере интеллектуальной деятельности замещается выученным. Для обоих моих родственников идиш и венгерский остались языком общения с матерями и во взрослой жизни больше практически никак не применялись. Это довольно типичная ситуация для иммигрантов первого поколения, живущих в таких странах, как Франция, Великобритания и США. Многие из них владеют материнским языком на уровне, которого достигли примерно в пятилетнем возрасте. Но у Декарта и Ньютона было по-другому: они умели писать на французском и английском языках соответственно. Да и для миллионов нынешних билингвов это вполне может быть не так.

На протяжении всей жизни у нас сохраняются более или менее глубокие эмоции по отношению к языку наших первых песен, детских стишков, игр и семейных ритуалов. Это основополагающие впечатления, и язык, на котором они были получены, навсегда будет озарен их теплым светом. Но из этого не следует автоматически, что язык наших самых ранних воспоминаний играет какую-то особую роль в нашем становлении или в формировании личности.

Если первый выученный язык замещается языком, на котором человек получает образование, он перестает быть основным языком развития личности. Именно на втором языке, который все больше выходит на первый план, осваиваются азы письма и счета, важные системы вроде бейсбольных или хоккейных правил, тексты песен и сложности социального взаимодействия вне семейного круга со всеми их синяками и шишками. Весь этот поток знаний может, разумеется, быть транслирован обратно на первый язык, особенно если в семье об этом заботятся и родители или братья с сестрами не жалеют времени, чтобы научить ребенка выражать его новообретенные знания на внутрисемейном языке. Но без такой поддержки мало кто из детей станет тратить время на столь очевидно бесполезное занятие (бесполезное, потому что оно никак не связано с социальным и личным применением новых навыков).