Что же тут сложного?
Шрифт:
– Я считаю себя человеком широких взглядов, – отвечаю я, – но ты можешь себе такое представить?
– Легко, дорогая. Раз ты купила детям телефоны, которые могут проделывать такие штуки, почему бы и нет? Это же так соблазнительно. Я тоже это делала.
– Что? Ты это делала? Деб. Нет. Не может быть. Пожалуйста, скажи мне, что это не так.
– Только сиськи. – Она улыбается, обхватывает груди ладонями и приподнимает, оттянув и без того облегающую блузку, так что кажется, будто у Деб в руках трясущаяся панакота. – Показать сиськи – это фактически начальный уровень онлайн-знакомства, милая моя Кейт. Считай, тебе повезло, что ты уже занята и тебе не надо демонстрировать свои прелести новым претендентам.
– А
– Убей, ума не приложу. – Деб безуспешно пытается подавить громкую отрыжку. – Ну что, попросим счет? – Оборачивается и знаком подзывает проносящегося мимо официанта. – Руби расхаживает полуголая, но стоит какому-нибудь бедолаге свистнуть ей вслед, как тут же начинается: “Ах, он ко мне пристает!” Я пыталась ей втолковать, что мужской мозг запрограммирован реагировать на определенные части женской анатомии. Парни вроде Феликса и Бена способны вести себя прилично, если их растили женщины типа нас с тобой, но очень многим воспитания не хватит, и тогда у тебя будут проблемы, потому что – сюрприз, твою мать! – насильник Боб не читал студенческую брошюрку о том, что лапать девушек недопустимо.
Мы умолкаем.
– Дети говорят, что я из прошлого, – наконец признаюсь я.
– Мы обе из прошлого, слава богу! – громогласно объявляет Деб. – И я рада, черт побери, что в нашем детстве и юности не было социальных сетей. Вернувшись из школы, мы хотя бы были предоставлены сами себе или общались с родными, которые обращали на нас не больше внимания, чем на мебель. И никто раз в десять секунд не совал нам под нос свою гребаную идеальную жизнь – вот, мол, полюбуйся. Представляешь, если бы все эти противные мелкие сучки, которые изводили тебя в школе, вдруг благодаря телефону оказались прямо у тебя в комнате? Мне и без них было фигово. И зрители мне были не нужны, благодарю покорно.
– Наверное, каждое поколение родителей чувствует что-то подобное, – говорю я осторожно. Я много думала об этом, но еще не пыталась облечь в слова. – Просто этот… этот… этот водораздел между нами и нашими детьми, их миром и тем, в котором выросли мы… не знаю, Деб, это случилось так быстро. Все переменилось, а мы даже не поняли, что происходит. И что с ними будет в итоге? Как Бен научится сопереживать другим людям, если он полжизни проводит за перестрелками в какой-то виртуальной реальности? Я тебе говорила, что Эмили, оказывается, загрузила программу, которая помогает обходить настройки родительского контроля?
Деб, разумеется, восхитилась, а вовсе не возмутилась.
– Гениально! Ну какая же умница, вся в маму.
Пора по домам. Деб допивает мое вино, мы слегка препираемся из-за счета. Не помню, кто платил в прошлый раз. Я спросила у Роя, но он до сих пор ищет количество калорий в кофе с молоком.
Гардеробщик у дверей подает нам пальто, и я спрашиваю у Деб:
– Скажи мне, только честно. Я выгляжу на сорок два?
Она ухмыляется.
– Господи, конечно, без вопросов. Мне тридцать шесть, дорогая. И если я когда-нибудь решу познакомить с тобой очередного ухажера, нам нужно будет поработать над легендой. А то он еще подумает: “Они учились на одном курсе, но у них разница в возрасте шесть лет, это как вообще?” И ты скажи мне честно, Кейт, – как думаешь, я выгляжу на тридцать шесть?
Нет. Я так не думаю. Ни на какие тридцать шесть Деб не выглядит,
– Ну конечно. Ты выглядишь прекрасно как никогда. И тебе очень идет эта прическа.
Мы расходимся в разные стороны, но на полпути Дебра оборачивается и кричит мне:
– Встреча выпускников! Не забудь! Я к ней похудею на два стоуна!
– И помолодеешь на пятнадцать лет! – кричу я в ответ, но уличный шум заглушает голос, и Деб скрывается из виду.
17:21
Дивно погуляла с Ленни. Он так рвался на улицу, когда я вернулась с обеда, а сейчас спит на лежанке возле “Аги”, развалившись на спине, раскинув все четыре лапы и выставив наружу белый пушистый живот. Все-таки в этой звериной доверчивости есть что-то невероятно трогательное. Ричарда и след простыл, Бен на футболе, а Эмили вроде говорила, что приведет подружек.
В комнате дочери три девочки в гробовой тишине сидят на ее кровати, склонившись над мобильниками с таким видом, словно пытаются расшифровать “И цзин”. Одна из них Лиззи Ноулз, дочь Синтии, та мерзавка, что отправила всем белфи, вторая – бледная, красивая, рыжая, – кажется, Иззи.
– Здравствуйте, девочки. Почему бы вам, я не знаю, не поболтать? Поговорить нормально, посмотреть друг другу в глаза, – предлагаю я с легкой насмешкой, глядя сквозь приоткрытую дверь на эту жутковатую немую сцену. Эмили поднимает голову и бросает на меня фирменный взгляд, в котором читается: “Вы уж простите мою мать, она умственно неполноценная”.
– Мы общаемся. Переписываемся, – шипит она.
Я чувствую себя Чарльзом Дарвином, который наблюдает за вьюрками на Галапагосских островах. И чем закончится такое вот бессловесное общение? Мои прапраправнуки появятся на свет с цепкими пальцами, специально для того, чтобы набирать сообщения, но без голосовых связок и малейшей способности читать по лицам? Считать это эволюцией нашего вида, если эволюция означает прогресс, я, хоть убей, не могу, но хотя бы Эм не одна. Противоречия со сверстниками, вызванные белфи, если и были, то явно сгладились. По крайней мере, я на это надеюсь. Я сообщаю девочкам, что если они хотят, то внизу есть спагетти болоньезе. Отвечает мне только Лиззи. “Спасибо, Кейт, мы спустимся позже”, – говорит она со снисходительной прохладцей, как леди Мэри Кроули миссис Патмор, кухарке из “Аббатства Даунтон”. Я отвечаю Лиззи самой заискивающей улыбкой, на которую только способна: в руках этой девицы – хрупкое счастье моей дочери.
17:42
К возвращению Бена я ставлю на стол хумус и свежую морковь, чтобы ему было чем перекусить. Петр снял все старые столешницы, живем как в сарае, но скоро это должно закончиться. Бен фыркает, не обращая внимания на здоровые закуски, достает из буфета чипсы – кто их только купил? – и скрывается в гостиной. Через несколько минут оттуда доносится голос другого мальчишки. Откуда он там?
17:53
– Бенджамин, пора ужинать.
– Бен? Иди за стол, пожалуйста. Спагетти готовы.
– Еще пять минут. У нас уже почти середина матча.
– У кого это “у нас”?
– У нас.
– У кого у вас?
– У нас с Эдди.
– Когда он пришел? Я не слышала. – Я вхожу в гостиную и говорю особым суровым материнским голосом: – Бен, ты же знаешь правила. Если ты хочешь позвать друзей…
Бен один-одинешенек сидит на диване, ссутулясь, и так лупит по кнопкам джойстика, что большие пальцы расплываются в пятно. На экране телевизора некто в красном пробивает угловой. Игроки прыгают кто во что горазд, болельщики взрываются криками, Бен опрокидывается, словно его подстрелили, и хохочет в подушку. Ему вторит чей-то смех из ниоткуда, я узнаю голос Эдди. “Ваще”, – произносит он, но самого Эдди не видно.