Чтоб услыхал хоть один человек
Шрифт:
Но всё же «Манъёсю» читает гораздо большее число людей, чем «Повесть о Гэндзи». И это не потому, что «Манъёсю» превосходит «Повесть о Гэндзи». И даже не потому, что между ними лежит пропасть: одно – прозаическое, другое – поэтическое. Просто произведения, включённые в «Манъёсю», каждое в отдельности, несравненно короче «Повести о Гэндзи». Во все времена, и на Востоке и на Западе, множество читателей привлекали лишь классические произведения, не особенно длинные. Если же они были длинными, то должны были представлять собой собрание коротких произведений. Ещё По, утверждая свои принципы поэзии, основывался именно на этом факте. И Бирс, утверждая свои принципы прозы, также основывался именно на этом факте. Мы, люди Востока, руководствуясь в этом вопросе не столько рассудком, сколько чувством, оказались их предтечами. Но, к сожалению, никто из нас не построил, подобно им, логически завершённого здания, базирующегося на этом факте. Если бы мы попытались построить его, то, видимо,
Заветная мечта всех поэтов, заявляют они об этом или нет, – остаться в веках. Нет, неверно утверждать, что это «заветная мечта всех поэтов». Правильнее сказать – «заветная мечта всех поэтов, опубликовавших свои произведения». Есть, конечно, люди, уверенные, что они поэты, хотя не опубликовали ни строки (это поэты, наиболее мирно живущие в своей поэтической жизни). Если же называть поэтами только людей, создавших поэтические произведения в стихах или прозе, то их проблема, скорее всего, не «что написано», а «что не написано». Для жизни поэтов, живущих на гонорар, это, естественно, не очень приятно. Но если им это неприятно, пусть вспомнят, что поэт эпохи феодализма Исикава Рокудзэн был также и хозяином гостиницы. И мы, если бы не были литературными подёнщиками, тоже, возможно, нашли бы себе какое-нибудь ремесло. Может быть, благодаря этому расширился бы наш опыт и знания. Иногда я с некоторой завистью думаю о старых временах, когда невозможно было прожить литературным трудом. Ведь именно та эпоха оставила в веках классику. Было бы, конечно, неверно утверждать, что написанное для того, чтобы поддержать своё существование, не может стать классикой. (Если посмотреть на позу, которую принимают некоторые писатели, то самая приятная из них: «Пишу для того, чтобы поддержать своё существование».) Не следует забывать слова Анатоля Франса, что нужно быть лёгким, чтобы улететь в будущее. Таким образом, классикой можно назвать лишь произведения, которые всеми читаются с начала и до конца.
Так называемый общедоступный роман – это произведение, сравнительно просто описывающее жизнь людей, обладающих поэтическим характером, а так называемый художественный роман – это произведение, сравнительно поэтически описывающее жизнь людей, не обладающих поэтическим характером. Их различия никому не ясны. Но персонажи так называемого общедоступного романа действительно обладают поэтическим характером. И это совсем не парадокс. А если и выглядит парадоксом, то лишь потому, что сам этот факт парадоксален. Все люди в молодости часто ощущают в своём характере поэтичность. Но с годами теряют её. (В этом смысле лирические поэты – вечные дети.) Вот почему персонажи так называемого общедоступного романа часто выглядят смешными, точно старики. (В число таких романов не входят детективы и массовая литература.)
Примечание. Уже после того как я написал это, мне пришлось принять участие в беседе, организованной журналом «Синтё», которая была посвящена Цуруми Юскэ, что заставило меня задуматься о различии между так называемым общедоступным романом и так называемым popular novel [41] рыжеволосых. По-моему, так называемому общедоступному роману наименование не подходит. Беннет своим popular novels дал наименование fantasies [42] . Причина была в том, что он разворачивал перед читателями не существующий в действительности мир. Не потому, что это был некий мистический мир. А лишь потому, что в этом мире нет печати художественной правды – ни на персонажах, ни на событиях.
41
Популярный роман (англ.).
42
Фантазия (англ.).
В настоящее время подводится итог в художественной сфере эпох Мэйдзи и Тайсё. Не знаю почему. Не понимаю зачем. Это, прежде всего, итог в области литературы, вылившийся в «Собрание современной японской литературы» и «Собрание литературных эпох Мэйдзи и Тайсё», а также общий итог в области живописи, свидетельством чему является Выставка выдающихся произведений эпох Мэйдзи и Тайсё. Познакомившись с этими произведениями, я не мог не ощутить, как трудно
Мы, даже не сознавая этого, идём по стопам наших предшественников. А то, что называем самобытностью, не более чем попытка найти свой путь. И если удастся на шаг (хотя бы на один крохотный шажок) отойти от предшественников, это зачастую потрясает эпоху. Преднамеренное же отступничество никогда не позволяет по-настоящему отойти от предшественников. И всё же я один из тех, кто хотел, хотя бы из чувства долга, признать возможность отступничества в сфере художественной. В действительности отступники не так уж редки. Наверное, их гораздо больше, чем тех, кто следует по стопам предшественников. Они в самом деле совершили отступничество. Однако я не в состоянии чётко понять, в чем оно заключалось. В большинстве случаев их отступничество – это отступничество не столько от предшественников, сколько от тех, кто следовал за предшественниками. Если бы эти художники были в состоянии почувствовать своих предшественников, то, возможно, отошли бы от них. Однако всё равно влияние предшественников неизбежно осталось бы в их произведениях. Фольклористы в предании «Чужой берег» обнаружили множество прототипов японских легенд. То же и в искусстве – если копнуть поглубже, можно найти немало интересных источников. (Однако, как я уже говорил, я убеждён, что писатели, сами того не подозревая, не черпают из них.) Никакие, даже самые крупные личности не в состоянии в мгновение ока изменить всё таким образом, чтобы сразу же был достигнут прогресс в искусстве или хотя бы перемены в нем.
Нашего самого большого уважения достойны те, кто попытался внести хотя бы некоторые перемены в наше топтание на месте. (Одним из таких людей был Хисида Сюнсо.) Молодёжь нового времени, кажется, верит в силу самобытности. Я бы хотел, чтобы верила ещё больше. Определённые перемены могут родиться только в этом случае. В мире существует огромный букет, создававшийся с давних времён нашими предшественниками. Великое дело – добавить к нему хотя бы один цветок. Для этого необходим жар сердца, достаточный, чтобы создать новый букет. Возможно, жар сердца вообще иллюзия. Можно меня высмеять за неё, но художественные гении во все времена искали иллюзии.
Несчастны люди, которые считают жар сердца явной иллюзией. Но ведь они сами, не исключено, тоже питают те или иные иллюзии. Я один из тех, кому нечего сказать по этому поводу. Люди, увидевшие Выставку выдающихся произведений эпох Мэйдзи и Тайсё, высказывали самое разное мнение о достоинствах представленных на ней картин. Но у меня нет сейчас возможности обсуждать их достоинства.
Литературная вершина или, другими словами, так сказать, самая литературная литература умиротворяет нас. Сталкиваясь с подобными произведениями, мы испытываем потрясение. Литература или искусство обладают удивительной притягательной силой. Если из всех сторон жизни человека считать главной практическую деятельность, то можно сказать, что любое из искусств в своей основе обладает силой, в той или иной степени опустошающей нас.
Гейне часто склонял голову перед стихами Гёте. Но с такой же чистосердечностью роптал на безупречного Гёте за то, что тот не призывает нас к действию. Не следует слишком упрощённо относиться к словам Гейне, мол, таково его личное восприятие. В своей «Романтической школе» он пытается повлиять на наше восприятие искусства. Все виды искусств в конечном итоге тушат наш пыл (деятельности). Человек испытывает их господство и потому не может быть сыном Марса. Счастливы простодушные художники и идиоты, способные блаженствовать, довольствуясь искусством. Но Гейне, к несчастью, не обрёл покоя.
Я с большим интересом наблюдаю за тем, как пролетарские бойцы выбрали своим оружием искусство.
Они всегда смогут легко и свободно использовать его. (Разумеется, исключение составляют те, кто не способен к творчеству даже на уровне слуги Гейне.) Но, возможно, когда-то это оружие потушит их пыл. Гейне был одним из них – сдерживаемый этим оружием, он его же и использовал. Может быть, тут-то и заключён источник его безмолвных страданий. Я ощущаю на себе силу этого оружия – искусства. Поэтому не могу утверждать, что его использование меня вовсе не касается. Тем более что один из уважаемых мной людей [43] , не забывая об опустошающей силе искусства, хочет, чтобы я использовал это оружие. К счастью, именно этого я и ожидал от него.
43
…один из уважаемых мной людей… – Акутагава имеет в виду писателя, литературного критика, поэта, видного деятеля пролетарского литературного движения Накано Сигэхару (1902–1979).