Чтобы люди помнили
Шрифт:
И опять глаза!
Посмотрели на меня с удивлением и с какой-то затаённой горечью и печалью. Потом они сощурились, блеснули огоньком, и на меня посыпалась груда цитат, сентенций, умозаключений — всё это было преподнесено нарочито выспренно, вроде бы с юмором, хотя сарказма было куда больше. Как же меня поставили на место! Как же было стыдно, но до чего же увлекательно слушать — ведь я добрую половину не знала.
Вероятно, на моей физиономии отразилась и эта заинтересованность и увлечённость, потому что глаза смягчились, потеплели и даже чем-то заинтересовались.
Комплексы кончились. Мы пошли танцевать. Удивительные
Семнадцатого января — наша третья встреча.
Каток „Динамо“. Перерыв на обед. Каток пуст, на нём только три фигуры, из которых одна моя. Мои „солёдники“ старше меня. За мной молодость, ощущение, что я нравлюсь, уверенность, но и самоуверенность, конечно. Ну, сейчас я покажу — как надо кататься! Начинаю „бег“, стараюсь изо всех сил и поэтому спотыкаюсь, сбиваюсь с ритма, наконец выравниваюсь и победоносно оглядываюсь.
Коля на „норвегах“ в низкой посадке идёт на блестящей скорости по большому кругу катка.
Борис Петрович посередине катка на фигурных коньках крутит пируэты, чертит вензеля и на меня — никакого внимания! Впрочем, нет. У фигуриста очень лукавый глаз, мимолётный, но такой острый, такой насмешливый, что я тут же грохаюсь на лёд. Обидно до слёз. Он тут же подлетает, поднимает меня, и глаза становятся участливыми — в них раскаяние за насмешливую улыбку…
После этого мы встречаемся ещё один раз и больше никогда уже не расстаёмся…»
9 ноября 1949 года у молодожёнов появляется на свет дочка, которую в честь мамы назвали Людмилой. А буквально через несколько месяцев в их семье новый праздник: Б. Чиркову присваивают звание народного артиста СССР.
Стоит отметить, что за все 34 года совместной жизни Б. Чирков и Л. Геника поссорились всего один раз — летом 1949 года. Как это произошло, рассказывает она сама:
«Стало известно, что у нас будет ребёнок. До этого детей у Бориса Петровича не было, и это известие он воспринял с невероятным восторгом.
Я стала „табу“! Всё для меня! В том числе чистый, свежий воздух. Была снята дача на лето. Борис Петрович снимался на „Мосфильме“, но приезжал, как только мог. На даче со мной жили мать моей подруги вместе с внуком и её приятельница — Лидия Ивановна…
И вот в этой атмосфере заботы и внимания как-то, когда все улеглись уже спать, зашёл у нас с ним разговор о поэзии Марины Цветаевой, а также о поэзии Анны Ахматовой и других акмеистов.
Если для Бориса Петровича эти имена были откровением юности и он относился к ним как к чему-то для него безусловному, то для меня, чья юность проходила под знаком войны в Испании, полёта Чкалова, папанинцев, все эти „дамские“ стихи были так чужды, что разногласия наши не замедлили проявиться. И вот ночью разгорелся спор. Борис Петрович — человек необычайно азартный, я тоже спорщик не из последних. Мы подняли на ноги всю дачу. Мы ругались, глаза горели, мы так ожесточённо ненавидели убеждения друг друга, что сначала над нами смеялись, узнав о причине спора, затем пытались образумить, но потом уже начали волноваться. Наконец что-то шепнули Борису Петровичу, и он сразу замолчал, как споткнулся. Я продолжала бесноваться — другое слово подобрать трудно. Еле-еле меня остановили, и наконец всё смолкло. Но три дня мы не разговаривали. Причина — поэзия Цветаевой. Больше мы никогда не спорили, ни разу не поссорились…»
В
Показательный случай произошёл с Чирковым в ноябре 1951 года, когда он поездом возвращался из Польши в Москву. Чтобы хоть как-то избавить себя от назойливых поклонников, он решил как можно реже выходить из своего купе. Однако и это не помогло. Однажды, когда он мирно спал на своей полке, его разбудили. Открыв глаза, актёр увидел рядом с собой высокого мужчину в военной форме. В руках тот держал бутылку вина и бокал.
— Борис Петрович, — обратился к артисту военный, — вы уж простите, но я не мог не зайти. Давайте выпьем за наступающий праздник. Не обижайте военных!
И Чиркову пришлось выпить.
Однако едва военный покинул купе, как тут же его место занял другой человек — молодой парень с белокурым чубом. У него в руках была уже открытая бутылка шампанского. Видимо, почуяв неладное, Чирков высунул голову в коридор и обомлел: вдоль всего коридора к дверям его купе выстроилась огромная очередь людей с бутылками в руках. Казалось, что все пассажиры этого поезда мечтали выпить на брудершафт с самим Максимом! Такова была популярность этого персонажа и актёра, сыгравшего его.
В 1952 году семья Чирковых переезжает с улицы Чкалова дом 14/16, где они прожили три года, в высотный дом возле Красных Ворот. В отличие от прежней эта квартира намного больше и просторнее. Здесь есть где разместиться богатой библиотеке хозяина дома.
В конце 50-х годов Чирков снялся в нескольких фильмах, однако в основном это были посредственные картины. Как он сам писал в марте 1958 года: «Какое счастье работать в хорошей драматургии… Особенно это я чувствую теперь, после двухлетнего „творчества“ на студии Довженко…»
В том же месяце Чирков слепнет на левый глаз. Оказывается, он уже несколько лет плохо видел этим глазом, но никто из родных об этом даже не догадывался. И только летом 1958 года правда внезапно обнаружилась. Вот что пишет по этому поводу его жена:
«Мы отдыхали в Джубге. Днём, в жару, Борис Петрович не любил бывать на пляже, но к вечеру, когда зной спадал, он приходил на берег моря, и мы с ним сидели до темноты…
Я сидела справа от Бориса Петровича, слева от него стояла сумка, которая вдруг тихо упала набок. Я сказала: „Боренька, подними — намокнет“. Он спросил: „Что?“ — „Сумка, разве ты не видишь?“ И вдруг, помолчав, он сказал: „А я этим глазом не вижу, — и потом, через паузу, добавил: — Давно“.