Чтобы свеча не угасла
Шрифт:
…Как только-только забрезжил рассвет, белозерский полк снялся с ночевки на берегу реки Клязьмы в двадцати верстах от Москвы и выступил по Дмитровской дороге в последний переход к стольному городу.
Чем ближе подходили к Москве, тем чаще попадались вдоль дороги деревеньки и села. А около полудня, окруженная холмами и горками-крутицами, березовыми рощами да ремесленными слободками, открылась перед белозерцами Москва — стольный град всея Руси.
По высокому берегу Неглинной тянулся длинными улицами Великий московский посад, а еще выше над ним и над всей этой землей величаво возвышался
— Ух ты, Господи, красота-то какая, — восхищенно произнес Кузька, остановив коня и сняв шапку.
— Москва… — коротко сказал ехавший рядом Онфим.
По широкому наплавному мосту перешли Неглинную. Завершив многоверстный путь, белозерский полк разбил стан на окраине московского посада, на Васильевском лугу.
Князь Федор с воеводами отправился в Кремль к великому князю Дмитрию. Воины отдыхали после трудного перехода, расседлывали коней, разводили костры.
Дядька Онфим, Кузька и Андрей Хват, ставший теперь их десятским, умывшись и прибравшись, пошли смотреть Москву.
По обеим сторонам извилистой, мощеной тесаными плахами Никольской улицы, на которую ступили белозерцы, тянулись высокие бревенчатые частоколы, за которыми стояли дворы москвичей с рубленными избами, колодезными журавлями, амбарами, мыльнями, огородами. Народу на улице было много: Москва проснулась от полуденного сна. Стучали по мостовой колеса телег. Пеший и конный люд двигался по Никольской в сторону Кремля и от него.
На перекрестках и в тупиках во множестве стояли деревянные церковушки, увенчанные маленькими главками. Чем ближе подходили белозерцы к Кремлю, тем оживленнее становилось на улице. Вот в конце ее показалась часть белой кремлевской стены с башней, а когда улица кончилась, то они остановились изумленные: вся огромная площадь между посадом и Кремлем была заполнена народом, уставлена возами и лавками.
От края площади, где белозерцы находились, другого края даже не видно было. Вся эта огромная толпа людей разговаривала, двигалась, кричала.
Гудел, как улей московский торг, а над ним гордо и молчаливо возвышались высокие белокаменные стены и башни с плоскими площадками на них, по которым расхаживали вооруженные стражи.
Кузька впервые был здесь и потому смотрел на все, как на дивное диво. Поначалу казалось, что люди на торгу толклись и двигались в беспорядке, но, когда Кузька с Андреем и Онфимом присмотрелись, то увидели, что это не так. В толчее рыночной площади они увидели ряды торговых скамей и лавок. Что ни ряд, то свой товар.
Вот вдоль белокаменной стены протянулись скамьи ветошного рада с разложенными на них льняными сорочицами, сермягами из крашенины, войлочными, суконными и бархатными шапками, рукавицами.
Рядом с ветошниками — сапожники. На досчатых скамьях конская сбруя, ремни, сапоги на толстой бычьей коже, сумки-калиты, ножны и прочий, нужный всякому человеку, ходовой товар.
А вот в сурожском ряду разложили свои товары гости-сурожане. Тут и заморский шелк, и парча, и камка, и разная мелочь: румяна, белила, бусы, сережки, перстеньки. Чего только нет у богатых сурожских купцов для московских девок и молодух, которые со
Оживленно в рядах мастеров железного дела: кузнецов и бронников. Здесь товар серьезный. Москвичи покупают, примеряют, пробуют кованые наконечники для стрел и копий, боевые топоры, мечи, шеломы, щиты для завтрашнего боевого похода.
Напротив Фроловских ворот Кремля торгуют разной снедью пирожники, блинники, калашники, квасники. Ближе к домам посада много возов со свежей капустой, репой, яблоками, тыквами. Тут же в кадях квашеная капуста, моченые яблоки, огурцы — все, чем богат ныне август-густарь.
На площади тоже много маленьких деревянных церковушек. Только вдоль стены от Никольских до Фроловских ворот Кузька насчитал их целый десяток. На их папертях толпы нищих, болящих, недужных, вдовиц и сирот в грязных одеждах. Рябит в глазах от такого многолюдья, звенит в ушах от говора и криков торговцев, горожан, крестьян, холопов-страдников и просто гулящих людей. Снуют, покрикивая, походячие торговцы-разносчики мелкого товара. Один такой чуть было не сбил Кузьку с ног, когда тот загляделся на всю эту пестроту московского торга. Онфим засмеялся.
— На Москве рот не разевай — с ног сшибут.
В блинном ряду у жаровен с калеными углями краснолицые блинники. Тут блины пекут, тут и продают. Один из них окликнул белозерцев:
— А ну, молодцы, налетай на блинцы. С пылу с жару отведай пару, да еще немножко — два пула [8] плошка.
Блинник, ловко орудуя деревянной лопаткой, снимал горячие блины со сковородки и клал в глиняные миски, поливая их затем маслом из узкогорлой кубышки.
— Лей, кубышка, поливай, кубышка, не жалей хозяйского добришка, — весело проговорил дядька Онфим, решив отведать московских блинов.
8
Пул — мелкая монета.
— Лей-поливай, да хозяина не забывай, — подмигнув и в тон ему ответил москвич. — Откуда, молодцы такие?
— С Белоозера, дядя.
— Недаром такие белоголовые. Не от озерной ли воды?
— Может и так.
Блинник подал каждому по миске блинов.
— Да, собираются воины со всей Руси. Тут уж до вас ростовцы пришли и костромичи, а то ли будет в Коломне, когда соберутся все. Несдобровать Мамаю.
— А сам-то идешь, дядя? — спросил Кузька.
— А то как же. И сам, и два сына со мной. Идем в пешей рати. Останутся на Москве только старики, жонки, да дети малые…
…Отведав у квасника холодного со льда квасу, Онфим, Кузька и Андрей прошли во Фроловские ворота Кремля.
От самых ворот начиналась Большая кремлевская улица. Дворы за частоколами здесь были добротнее и богаче, нежели на посаде: с решетчатыми сеньми, конюшнями и дворнями. Только у самой стены в переулках стояли дворишки горожан-мастеровых. Большая улица вывела белозерцев к широкой площади, на которой стояли четыре белокаменных храма. Высокий деревянный великокняжеский терем сверкал на солнце стекольчатыми окнами. Там, за ними, держал сейчас совет с воеводами великий князь Дмитрий Иванович Московский.