Чтобы ветер в лицо
Шрифт:
До рассвета прошептались девчонки, до смены дневальных, до горна. Утром, после сигнала к занятиям, в классы вошли подтянутые и очень, как им самим казалось, суровые, строгие снайперы действующей армии: ефрейторы, сержанты, награжденные боевыми орденами и медалями.
Когда Роза шагнула в закрепленный за ней для беседы класс, курсанты встали.
Взглянула перед собой, по сторонам, и сердце замерло. Только девушки-курсанты и она. Мысленно успокаивала себя: «Спокойно. В этом доме ты ведь была агитатором, вспомни, как тебя слушали
Три твердых шага к столику преподавателя.
— Есть вопросы, девочки?
И улыбнулась. И они заулыбались, потому что встреча очень хорошо, ну просто замечательно началась. Потом девчонки раскрыли свои тетради, притихли. С задней парты рыженькая спросила:
— За что первый орден получила?
— А за то, — в тон рыженькой ответила Роза, — что с 6 по 11 апреля из своей винтовки восемнадцать гитлеровцев уничтожила.
— За пять дне-ей?! — протяжно, нараспев протянула удивленная рыженькая.
— Ага! — звонко, снова улыбнувшись, ответила Роза. А потому снова улыбнулась, что совсем не по-военному у нее это получилось, ну вот так, будто разговаривала она со своими девчонками на зеленом берегу ее Устьи.
Вопросы сыпались один за другим: как выбрать себе огневую точку, как ведет себя в обороне противник, какое сближение с ним считается для снайпера предельным, и правда ли, что до войны Роза работала в детском садике с малышами, и бывало ли, что она с фашистским снайпером один на один выходила?..
Все получили ответы. Что знала, что испытала, обо всем обстоятельно рассказывала.
В коридор выбралась в плотном окружении девчонок. И тут же сквозь шум голосов услышала:
— О-о! Салют снайперу Шаниной, салют! — улыбающийся лейтенант Савельев протягивал руки навстречу Розе.
Холодно, строго посмотрела на него Роза и, не сказав ни слова, прошла мимо. Лейтенант глупо ухмыльнулся и, потоптавшись на месте, нырнул в распахнутую дверь канцелярии.
Желтые машины, черные кресты на бортах, багровые, горячие всплески огня. Ползут, переваливаются с гусеницы на гусеницу, гремят зубчатками, чадят. Огонь, дым, грохот. Много огня, много дыма. Дым застилает землю, дым до самого неба, до звезд. Привалилась к стенке, крепко сжала винтовку… Почему она такая… легкая, без оптического прицела… Жаркое дыхание огня все ближе, ближе. А там стена. Серая, каменная, холодная. И дым холодный. Давит, бугрится, слепит глаза. Ничего не видно.
— Девушка!
Открыла глаза. Говорят, крепок сон солдата, пушками не разбудишь. Это когда войны нет,
— К окошечку просунься милая, ножки подбери, а я тут вещички свои пристрою.
Дед, кряхтя, подтаскивает сундучок, силится втолкнуть под скамью, а там мешков полно. Закашлялся, всех святых перебрал. Наконец угомонился, придавил ногами свой сундучок, одним глазом взглянул на девушку.
— Шинелка-то у тебя с погончиками. Своя аль чужая?
Сладко потянулась, так спать хочется, а он со своей шинелкой. А дед, потрогав пальцами тощую бороденку, тяжко вздохнул.
— Нынче всюду шинелки, куда ни глянь. Одежка ходовая. Гражданская-то поизносилась, шинелка — амуниция прочная, сносу нет. Вот у меня, скажем, еще с гражданки, так поверишь…
«Так-так-так», — отбивают колеса дорожное время. Покачивается вагон, приседая на стыках, кто-то под потолком выдувает саратовские страдания на губной гармошке.
— Далеко отъехали, дедушка?
— А все тут, скрозь Москву пробираемся. Побоялась, что проспала свою вылезайку? Куда путь держишь, дочушка?
— На край света, в Архангельск.
— А мы вологодские. Поближе. Да я тебе скажу, что Вологда, что Котлас, что твой Архангельск, скажем, это и далече и недалече. Это значит, с какой позиции подойти. Вот я скажу тебе так…
«Так-так-так», — отбивают дорожное время колеса. За окнами светлячки. Зеленые, красные. Бегут, бегут навстречу… Тишина. Сон. Только губная гармошка все еще выдувает саратовские страдания…
Пассажиры поезда дальнего следования проснулись как-то все разом, и вагон превратился в отсек гигантского муравейника. Всем одновременно что-то понадобилось делать. Дружно суетятся, дружно перетасовывают вещички, куда-то что-то заталкивают, подвешивают.
Наконец-то все устроились, закрепились на своих, с таким трудом завоеванных позициях. Закрепился и рыжий здоровенный детина с роскошным шерстяным шарфом на шее. Рядом с рыжим детиной молодуха. В вагоне жара невыносимая, а на плечах молодухи платок. Большой, цветистый, с длинными кистями. Есть чем похвалиться. Молодуха семечками занялась.
Детина вытаскивает из мешка пачку печенья «Октябрь», кольцо довоенной копченой колбасы, сахар.
Подает молодухе.
— Нн-на! Заправляйся, до дома далече.
На краешке скамьи — солдат с палкой. На гимнастерке полоска тяжелого ранения, медаль «За отвагу», гвардейский знак. Жара в общем вагоне страшная. Роза сняла шинель, с трудом втиснула ее в угол, случайно на детину взглянула, а у него рот открылся, скобочки на губах вытянулись. Локтем толканул молодуху.
— Глянь-ка.