Чтобы встретиться вновь
Шрифт:
– Синьор Бёрк и синьор Пенхэллоу позавтракали час назад. Герцога я не видела.
– Морини, – сказала Абигайль. – Нельзя ли поговорить с вами о привидениях?
Руки Морини, как раз наливавшие чай в чашку Лилибет, резко замерли.
– Морини! Чай! – воскликнула Лилибет, и экономка в последнюю секунду успела поднять чайник.
– Привидения, – сказала она, переводя взгляд с Лилибет на Абигайль и обратно. – Что до привидений, то их нет.
– Значит, что-нибудь другое? – настаивала Абигайль. – Потому что мне кажется, что воздух прямо кишит ими.
–
Мгновение тишины. Лилибет посмотрела на Абигайль и увидела, что та схлестнулась взглядом с экономкой, а на лице ее появилось странное напряженное выражение.
– Ясно, – пробормотала наконец Абигайль и добавила: – Да, еще чаю. Мне просто очень нравится ваша заварка, Морини.
– Да, но что насчет привидений? – требовательно воскликнул Филипп и протянул руку через тарелку Лилибет, чтобы взять гренку.
– Милый, не надо так тянуться. Морини говорит, что никаких привидений нет. – Лилибет взяла нож и намазала на гренку Филиппа толстый слой масла.
– Никаких привидений, – подтвердила Морини неразборчивым бормотанием и вышла из комнаты, окруженная кухонными запахами.
– Разумеется, она лжет. – Абигайль перевела задумчивый взгляд от своей чашки на дверь. – Видели, как она на меня посмотрела?
– Чепуха. Филипп, ради всего святого, не слизывай масло с гренки. Это совсем неприлично.
Абигайль откинулась на спинку стула и постучала пальцами по краю чашки.
– Очень интересно.
– Заверяю тебя, он не так часто это делает…
– Да не масло, Лилибет. Я про Морини.
– Почему? – Лилибет вытерла испачканные маслом руки об аккуратно сложенную белую салфетку. Каменные стены столовой казались ей холоднее, чем обычно, и на них падало больше теней. Скудный солнечный свет, падавший из смотревших на север окон, вообще не производил никакого эффекта. Она сглотнула, пытаясь прогнать сухость в горле, и глянула на Абигайль, вскинув брови. – Ты же не думаешь, будто она что-то скрывает?
– Конечно, думаю. – Глаза Абигайль сверкали. Она с довольным стуком поставила чашку на блюдце. – И намерена точно выяснить, что именно.
Смотритель сердито уставился на Роланда таким взглядом, словно хотел сложить у его ног все беды мира.
– Вам записка, – буркнул он. Не самый приветливый человек этот Джакомо. С самого их появления он считал англичан скорее захватчиками, чем арендаторами.
– Записка! Мне! Какая превосходная новость. – Роланд деликатно помолчал. – Возможно, она как раз случайно находится у вас?
Смотритель поджал губы, обдумывая вопрос. Снял шапку, пригладил заскорузлой рукой волосы, снова надел шапку и сунул руку в карман поношенного пальто.
– Ерунда какая-то, – заявил он, извлекая из кармана сложенный лист бумаги.
– Что именно? То, что вы отдаете записку мне? – Роланд выхватил бумагу, пока старик не передумал. Один взгляд на печать – коричневый воск с оттиском лисицы – подтвердил его подозрения. Он сунул ее поглубже
– Записка. Эта записка – какая-то ерунда.
– Не совсем вас понимаю, э-э-э… Джакомо, да?
Его взгляд переместился с недовольного лица смотрителя на дорогу у того за спиной. Роланд внимательно разглядывал ее. Солнце светило прямо над головой, воздух был прозрачен и ясен, и, стоя здесь, рядом со входом в конюшню, он видел каждую мелочь на длинной подъездной дорожке, ведущей к главной дороге, до того самого места, где она делала поворот и где три недели назад он шел вслед за Лилибет.
– Слушайте, старина, – сказал Роланд. – Вряд ли вы можете сообщить мне, кто принес эту записку?
Джакомо скрестил на груди руки.
– Мальчик из деревни. Но зачем вам записка, где в словах нет никакого смысла?
Прошедшие несколько недель мозг Роланда оставался неестественно праздным. Разумеется, он пролистал кучу книг в библиотеке и старался погрузиться в академические изыскания, ради которых они, собственно, сюда и приехали, но после стольких лет двойной жизни в Лондоне, где он жил в постоянном напряжении, изображая при этом вечно полупьяного бездельника, безмятежная жизнь в замке убаюкала его, погрузив в сонную дымку. А может быть, причина в Лилибет, в аромате лаванды, подстерегавшем его за каждым углом, в ее облике, мучительно проникавшем в каждую его мысль. Так или иначе, но он утратил остроту рефлексов, присущую ему в холодном тумане лондонской зимы.
Так что прошла секунда или даже две, пока холодные мурашки на затылке Роланда добрались до части его мозга, отвечающей за мыслительный процесс.
Слова, не имеющие никакого смысла.
А откуда, дьявол его побери, смотритель об этом знает?
Он заговорил, тщательно подбирая слова:
– Послушайте, приятель. Извините меня, конечно, но до сих пор мне казалось – это некоторым образом старомодный обычай, принятый в моей скромной стране, – что личная переписка и должна быть личной. – Последнее слово он выделил особо.
Джакомо презрительно фыркнул. Очевидно, старомодные английские обычаи не производили на него должного впечатления.
– Это моя обязанность – знать все.
Роланд спрятал руки за спиной, на случай если они не подчинятся дисциплине и сожмутся в кулаки. В этой игре он чувствовал себя ужасающе не у места.
– В таком случае, старина, ваш английский просто не дотягивает до нужной высоты.
– Дело не в моем английском. Дело в записке.
За спиной Роланда какая-то птичка запела, пронзив тишину неуместной веселостью. Не иначе как воздает хвалу ежегодному приросту благосклонных пернатых дам. Хотелось бы Роланду сказать то же самое про человеческих женщин, а вместо этого он вынужден всматриваться в мрачное лицо смотрителя Джакомо, в морщины и складки, полные подозрения, в маленькие черные глазки, прищуренные так, что превратились в щелки. Полуденное солнце отбрасывало прямую тень от козырька его кепки, четко разделив лицо пополам.