Чудеса в кастрюльке
Шрифт:
– Великолепно! Потрясающе, изумительно! Всю жизнь мечтала быть именно Ариной Виоловой.
– Отлично, переходим к следующему вопросу, вот ваши деньги, пожалуйста, распишитесь.
Я уставилась на тощенькую стопочку сторублевок.
– Это мне?
– Вам. Прочитайте договор.
В моих руках оказалось два листочка, заполненных непонятными фразами. Не глядя, я подмахнула бумажки.
– Теперь название.
– «Чужая кровь».
– Не пойдет.
– Почему?
– На обратной дороге задержитесь у лотка и поймете, завтра жду несколько вариантов
– Хорошо.
– До свидания.
– До свидания, – эхом отозвалась я и, кланяясь, словно китайский придворный, стала спиной двигаться в сторону двери.
– Виола Ленинидовна!
Я подскочила от ужаса. Господи, она передумала, сейчас заявит: «А впрочем, забудьте обо всем, забирайте рукопись и вон отсюда!»
– Вы оставили деньги.
Пришлось, глупо хихикая, подойти к столу и негнущимися пальцами взять бумажки.
Пересчитала я гонорар на улице, ровно две тысячи рублей. А еще говорят, что писатели высокооплачиваемые специалисты. Впрочем, мне могут вообще ни копейки не давать, лишь бы напечатали.
С трудом передвигая свинцово тяжелые ботинки, я доплюхала до метро и уставилась на яркое лотковое изобилие. Сразу стало понятно, отчего «Чужая кровь» неудачное название: «Кровавая суббота», «Кровь нерожденных», «Руки в крови», «Кровавое воскресенье», «Палач и кровь», «Кровные родственники»…
Я разглядывала столик, с каждой секундой ощущая нарастающую радость. Наверное, через год тут появится и моя книжка. Хотя, может, процесс производства занимает больше времени?
В Медвякино можно было запросто доехать на автобусе. Возле метро «Кузьминки» их стояло штук шесть, и все с одинаковыми табличками «Медвякинский пивзавод». Дорога заняла десять минут, я вылезла у небольшого кирпичного дома, похоже детского сада, и оглядела высокие блочные дома. Да, Подмосковьем это место назвать трудно.
– Где улица Белая? – спросила я у молодой матери с коляской.
– А вон туда, между гаражами, – принялась объяснять аборигенка, – потом через речку перейдете… Я двинулась в указанном направлении. Башни расступились, показалась гладь замерзшей воды, лес… Дорога пробежала между деревьями и вывела меня в… деревню.
По обеим сторонам асфальтовой ленты стояли избушки: одни – покосившиеся, упавшие набок, другие вполне крепкие.
Помня, что Аська рассказывала о крайней бедности Милены, толкнувшей женщину на такой поступок, как продажа мертвой дочери, я пробежала мимо самых крепких и красивых железных ворот, не посмотрев на номер, нарисованный белой краской. За кирпичным высоким забором живут явно обеспеченные люди.
Представьте теперь мое удивление, когда стало понятно, что дом Забелиной прячется именно там, за стальными воротами. Испытывая недоумение, я ткнула пальцем в звонок, послышалось шуршанье и откуда-то сбоку донеслось:
– Кто там?
– Простите, Милена здесь живет?
Раздался сухой щелчок, калитка приоткрылась. Я вошла внутрь и едва сдержала возглас изумления. В глубине просторного, чисто вымытого двора виднелся огромный трехэтажный кирпичный дом. От крыльца мне навстречу спешила довольно
– Вы ко мне?
– Милена?
– Да.
От неожиданности я ляпнула глупость:
– Меня прислал Ежи Варфоломеевич. Забелина вздрогнула, потом быстро сказала:
– О боже, хорошо, мужа нет, в Гомель он уехал. Проходите в дом.
Внутри здание оказалось обставлено простой, но добротной и новой мебелью. Я села в кресло, покрытое пледом. Да уж, совсем не похоже, что в этой семье считают медные копейки. На полу хороший ковер, у стены большой сервант, забитый хрусталем, повсюду развешены неплохие картины, правда, на них изображены только библейские персонажи.
– Что случилось? – поинтересовалась Милена.
– Я социальный работник.
– Кто? – удивилась Забелина.
– У вас в больнице вышла размолвка с мужем, он запретил вам лечиться. Мы берем подобные случаи на контроль и потом проверяем, как живется таким больным дома.
– Скажите, пожалуйста, – пробормотала Милена, – только вас неправильно информировали. Дементий ничего не запрещал.
Я понимающе улыбнулась:
– Вы боитесь супруга…
– Да нет, – печально улыбнулась Милена, – совершенно не боюсь, нет причин его опасаться. Дементий тихий, спокойный, он не пьет, вера не позволяет.
– Но в больнице был скандал! Милена вздохнула:
– Правильно. Дементий осерчал, что лечащий врач мужчина. Оно и верно, нехорошо, чтобы посторонний трогал замужнюю. Я попросила меня к женщине определить, да в отделении накричали только. Мол, врачей не выбирают, не хотите лечиться – ступайте вон.
Тонкими бледными пальцами она стала заплетать бахрому скатерти в косички, потом сказала:
– Вы уж извините… Но люди в клинике очень злые, прямо собаки цепные. Правда, Ежи Варфоломеевич хороший, внимательный, мне сразу легче стало. А на следующий день пришлось домой уезжать.
Речь ее журчала тихим ручейком, из других комнат не доносилось ни звука. Наверное, многочисленные дети Забелиной были в школе и садике. Внезапно мне захотелось спать, а Милена продолжала говорить.
Когда муж Забелиной явился в клинику, ему очень не понравилось, что палатным врачом у его супруги является Отрепьев. Впрочем, может быть, Дементий, скрипя зубами, и разрешил бы Милене лечиться у мужчины, но тут Ежи Варфоломеевич заявил:
«Что же вы супругу в свиноматку превратили? Разве можно беременеть без остановки?»
«Господь дает», – буркнул Дементий.
«Нельзя ей больше рожать, предохраняться надо».
«Грех против божьей воли идти!»
После этой фразы Отрепьев взвился ракетой:
«Ну, святой человек! Грех, говоришь, презерватив натянуть? Да у твоей жены сердце совсем больное, ее в гроб загонять не грех?»
«Все равно против божьей воли не пойду, – бубнил Дементий, – неладно это».
И тут врач, обозлившись до крайности, велел:
«Ну тогда не смей к своей жене прикасаться, пост блюди, а то, похоже, ты себе послабление делаешь, естество тешишь. Нехорошо!»