Чудик
Шрифт:
Еще мне как-то достался череп. Я его на письменном столе держал. Поглядывал иногда, о тайне бытия размышляя.
Древние говорили: помни о смерти! Да, помнить надо о ней, чтобы жизнь не зря прожить. Глядя на череп, я невольно думал о временном и вечном. Мальчишкой мечтал “о доблестях, о подвигах, о славе”, а глядя в пустые глазницы, все представлял по-другому.
Что слава? — фейерверк, вспыхнувший на мгновение. Посверкал — и погас.
Что власть? — щекотание самолюбия. Может быть, человек, чей череп пылился на моем столе, был когда-то правителем? У его ног простирались
А доблести — в чем? Все материальные победы, да и вообще всё материальное — временно. Вечен только дух любви.
Так мне думалось при взгляде на чьи-то останки. Потом один добрый человек посоветовал мне предать череп земле. Мы же из праха земного созданы и в землю должны вернуться. Так Создателем дано. Я подумал: “Может, кому-то плохо, что его кости где-то пылятся”. Подумал-подумал, и закопал череп на опушке леса, помолившись о неизвестной душе…
Ты узнай у матери, куда она книгу задевала, — напомнил Серафим и, перекрестившись, вышел.
Лёня, обдумывая услышанное, задремал. Разбудил его вой дворняги.
Глава 14
Молитва матери
— О чем молишься по ночам, мать?
— О тебе, Лёнечка, о тебе, чтоб о жизни своей задумался. Столько лет уже, а все непутевый. Я надеялась внуков нянчить, а ты… Взял бы в дом невестку хорошую. Мы бы с ней дружили, ладили, детей растили. — Хватит болтать, мать. У меня своя голова есть. Лучше скажи, куда книгу растрепанную задевала? — Вот и не скажу. В ней одно колдовство, я заглядывала. Перед людьми позор: сын в колдуны подался. Ох, Лёня, Лёня, за что мне такое наказание?! И не только мне, на Страшном суде и тебе отвечать придется. — Где книга, спрашиваю? — Спалила. — Что-о-о? — Да нет, пока нет. Я так поразмыслила: мало толку будет, если кто-то другой сожжет. Надо б тебе самому ее в огонь бросить. Господь тогда многие грехи простит, сынок. — Тебя Чудик подговорил? — Вовсе нет. Раньше у нас с тобой разговор не получался. Ты кричал на меня, дверью хлопал, а сейчас не хлопнешь — вот я и заговорила. Так, о женитьбе твоей…
— Мать, ты безнадежно устарела. Теперь время другое. Нынче в моде гражданские браки или гостевые.
— Это еще что придумали?
— Гражданские, когда попробуют пожить вместе, пока не выяснят, подходят ли друг другу по всем параметрам.
— Каким еще параметрам?
— Как сексуальные партнеры, по характерам, привычкам.
— Ох, ох, ох! Прости нас, Господи!
— А гостевые еще проще: зайдет он к ней или она к нему на ночку-другую… Если надоело, гуд бай, милая.
— Как Господь нас еще терпит?!
— Мать, ты совсем темная. Теперь в некоторых странах даже однополые браки узаконены.
— Что ж это творится, люди добрые, что творится?! Это ж Содом и Гоморра!
— Какие Содом и Гоморра?
— Неужели не знаешь?
— Нет.
— Так это ты темный, а не я. Об этом же в Библии написано. Брось дурь, Лёня, о семье позаботься. Без нее ничего доброго быть не может.
— О семье? — зло процедил сын. — А что с твоей семьей стало? Где муж твой, отец мой?
— Я его не осуждаю, сынок. Он поддался на
Не надо родное гнездо никогда покидать. Ты же знаешь: у нас под горкой родничок был. Водичка там текла такая чистая, прозрачная. Ее целебной считали. Теперь все заросло. Никому ничего не нужно, только бы подкалымить где. Ну, зашибут денежку, пропьют — и что? Даже память о доме затуманят. А родные места — это же наши истоки.
Лёня слушал тихий голос матери, и все, что она говорила, казалось ему простым и мудрым, хотелось взять ее исхудавшую руку, погладить.
— Приходила ко мне Степанида, плакалась про свою дочку, — издохнув, продолжила мать. — Катя ребенка ждет, а кто отец — не говорит. Девушка она хорошим была, как родничок чистая, и вот…
— Чистая? Да она почти со всеми парнями переспала. Теперь ищи-свищи, кто отец. Кому захочется алименты за чужое дитя платить?
— Ну, зачем ты так, Лёня? Побойся Бога! Для чего искать? Сам знаешь, что она девушкой была. Все говорят, ты ее с толку сбил, а теперь опозорить хочешь. Каково мне, матери, такое о сыне слышать? Деревня есть деревня. В ней все про всех знают: кто к кому на сеновал ходил после вечеринок, кто о ком слово неправедное сказал… Взял бы ее в дом. Она хорошей женой будет. И я внуков дождусь.
Род у нее трудолюбивый, земледельцы. Все здоровые, непьющие, долголетние.
Она — кровь с молоком, красавица и сердечная. Чего тебе еще? Зачем безотцовщину разводить? Сам знаешь, как плохо без батьки. А по годам пора тебе свое гнездо свить. А как бы тебя все зауважали. Подумай, сынок, не бери грех на душу. Сейчас и батюшка в лагере рядом. Семен к свадьбе готовится, венчаться задумал, и ты бы заодно. Порадовал бы меня на старости. Неровен час — слягу скоро. Кто тебе еду будет готовить, дом прибирать? Она и за мной присмотрит, как дочка. А малыш в доме появится — это и радость какая! Ты — с работы, он к тебе, как звоночек: “Папа, папочка!”
— Сопливые они все, звоночки, а потом вырастут, вроде меня, — что тогда?
— Я тебя растила не умеючи. В прежние годы всё из поколения в поколение передавалось. Все молились перед едой — и дитя. Все в церковь — и дитя. Не зря пословица была: “Без Бога ни до порога”. Потом все разрушили, а главное — веру. Ну что ж? На ошибках учимся. Я сейчас бы тебя совсем по-другому растила, воспитывала.
— Как?
— Чтоб Бога любил и людей, не только себя, жил и трудился по совести. Эту науку с первых дней постигают.
Глава 15
Ты меня не приворожил?
— Лёнь, а, Лёнь, — постучала в дверь мать. — К тебе можно?
— Войди.
— Я не одна. Ну-ка, отгадай, кого привела? Ни за что не догадаешься. А ты входи, входи, не стесняйся. Мы же люди свои, — подтолкнула она в комнату светло-русую девушку. — Она тебе пирожков испекла, а зайти никак не хотела. Даже убежать пыталась. Еле ее уговорила. Вы тут посидите, а я пока чаек согрею.
Мать торопливо вышла в кухню, а смущенная Катя не знала, как себя вести.