Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Шрифт:
— Постойте, постойте! Так что же вас беспокоит: ваши отвергнутые чувства или оказавшееся под угрозой мероприятие?
— Я подумал, что может быть удастся приманить убийцу. — Силинь заслонился от прямого ответа. — Аспа прогуливалась бы по лесу, а мы ее охраняли бы. Иного пути я пока не вижу. Собирались сегодня вместе просить санкции полковника, только теперь захочет ли она?
— Снова вы путаете разные проблемы. Аспа ведь пойдет на охоту за убийцей брата, а не на романтическую прогулку с вами.
— Так–то так, — неохотно признал Силинь. — И все же лучше бы
Я подумал, что несколько форелей — слишком ничтожная плата за отведенную мне роль: если Силинь хочет, чтобы я на рассвете выслушивал повесть о его любовных терзаниях, мог прихватить хотя бы бутылку коньяка. Взглянул на часы; нет, будить соседей было еще рановато.
— Есть такая французская песенка: «Если бы я знал, чем это кончится, непременно действовал бы по–другому».
— Вы правы, конечно. Те же французы говорят: «Если бы юность знала, если бы старость могла». Потому уважаемый полковник Дрейманис и созывает так часто свои нескончаемые совещания.
— В конце концов, за результат отвечает он, — встал я на защиту опыта.
— Значит, вскоре снова зачерпнем из источника мудрости, — без восторга проговорил Силинь и сделал себе еще чашку кофе. — Не уснуть бы только.
* * *
Атмосфера в Управлении милиции на этот раз вовсе не казалась сонной. Спасаясь от прохладного по–осеннему дождя, работники теснились у входа, где дежурный милиционер с сомнительным успехом старался отсеять посторонних. У меня, например, он не спросил пропуска, наверное потому, что я в тот момент помогал Байбе Ратынь закрыть непослушный складной зонтик. Остальные вымокли до нитки, полагая, видимо, что «чемберлен» не очень сочетается с форменной одеждой.
— Заглянешь? — спросила Ратынь Силиня. — Дам прочесть заключение, может быть, найдешь в нем что–то полезное для дела Вайвара.
— Ты не останешься в нашей группе?
— Дальше делом займется Особо важный Эрнест Ванадзинь. Он вас заставит поплясать под дудку прокуратуры.
В кабинете она сразу подошла к телефону и тупым концом карандаша набрала номер.
— Утренний инструктаж, — шепнул мне Силинь.
— Ринголд, это я. Когда поедешь в садик за дочками, не забудь взять их накидки. И отвези к маме… Нет, сегодня к моей, пусть оставит на ночь. Тогда и сам оставайся, если тебе лень с утра делать такой крюк. Десять лет назад, когда ты рвался провожать меня с танцев в клубе Дзержинского, это вовсе не казалось тебе такой далью… Надо готовиться к реферату? Ну, об этом надо было подумать прежде, чем заводить детей. Одним словом, мне надо в тюрьму, это тоже не пирожки!
С громкостью, соответствующей восклицательному знаку, Ратынь швырнула трубку на аппарат и, словно обессилев после словесного поединка с упрямым мужем, упала на стул. Но уже в следующий миг вскочила на ноги.
— И так каждый день! — накинулась она на Силиня. — Еще ничего не успела сделать, а нервы уже на пределе. А их клетки, как известно, не восстанавливаются… Прими это в расчет, когда захочешь осчастливить кого–нибудь из наших красоток. — Уже стихая, Ратынь не смогла побороть извечного женского любопытства. —
Я почувствовал, что у Силиня на кончике языка вертится резкий ответ, но, к счастью, в кабинет вошли доктор Розенберг и Волдемар Ребане, и вопрос так и остался открытым. В отличие от эксперта, врач не стеснялся ходить с зонтиком, и у него намокли только концы брюк. В комнате сразу сделалось тесно и шумно.
— Вскрытие показало, что Вайвар вовсе не был таким крепким, как можно было подумать, — говорил доктор. — Врожденная сердечная недостаточность, с которой его даже в армию не взяли бы. Когда я еще работал на селе, то регулярно вызывал таких мнимых богатырей на профилактический осмотр.
— Если его не взяли бы в армию, то и вся эта рижская эскапада вообще не была нужна! — воскликнул Силинь, узнавший от Аспы причину приезда ее брата в Ригу. — Какая нелепая смерть!
— Всякая смерть кажется нелепой, хотя является естественным концом жизни, — философски произнес Розенберг. — Однако прошу не понять превратно: у меня в юности тоже был ревмокардит, но, как видите…
— Зато быстро прогрессирует склероз: стоит попасть в дамское общество, сразу забываешь обо всем на свете, — поддел его Ребане. — Ты обещал сказать, когда наступила смерть.
— Между девятью и десятью вечера. Мгновенно и, как уверяют, безболезненно… Хотя, — снова начал рассуждать он, — кто может знать, что именно чувствует человек в свой последний миг? Даже те, кто благополучно выкарабкался из клинической смерти, ничего толком рассказать не могут.
— Один выстрел, и человека нет. Это можно было бы счесть случайностью, если бы прошлой ночью не были так же мастерски прострелены фары машины. — В голосе эксперта слышалось нечто, похожее на восхищение. — В убийце погиб стрелок высокого класса.
— Это еще не сказано, — возразил Силинь. — Надо позондировать в спортивных кругах, там тоже бывают всякие подозрительные типы, бляха мастера спорта — еще не знак морального качества. И это могло бы объяснить многое, начиная с переделки пистолета и кончая импортными кедами.
— Ты упускаешь из виду психологический аспект, — не сдался Ребане. — Настоящий спортсмен–стрелок никогда не поднимет оружие на человека, это ему привито годами тренировок. Даже в войну мало кто из них стал выдающимся снайпером, большинство направляли в артиллерию.
— Минутку, товарищи, — оторвавшись от блокнота, вмешался я в разговор. — Разве есть неопровержимые доказательства того, что в обоих случаях действовало одно и то же лицо?
— Относительно действовавшего лица я пока ничего не утверждаю, — сказал Ребане, осторожно выбирая слова. — Теоретически возможно, конечно, что некто украл и использовал оружие и обувь — потому что идентифицировать удалось только их. По калибру, царапинам на пулях, по отпечаткам следов ног. Это из другой оперы, но я сделал вывод, что убийца находился в состоянии аффекта: там, в кустах, он топтался, словно стоял на горячих угольях.