Чудо для тебя

Полянская Катерина

Две машины из Тимоново тормозят рядом с местом аварии, из них выскакивают люди, кто-то звонит в «скорую»…

«Поздно…»

Очнулся Алексей уже в больнице, в реанимации. Нет, совсем не больно — он вообще ничего не чувствовал, казалось, что тела просто нет. Зеленый отсвет мониторов, беспощадный призрачный свет… Каждый вздох — почти осознанное усилие. В голове устрашающе пусто, губы пересохли, в горле — моток колючей проволоки.

— Маша! — почти крик превратился в чуть слышный шепот-шелест.

Сознание уплывает, все гаснет,

остаются только сны. Он не знает или не помнит, сколько раз приходил в себя в течение тех пяти дней, когда его состояние характеризовалось на медицинском диалекте как критическое, но этот льдисто-зеленый отсвет навсегда останется в его кошмарах.

Алексей окончательно очнулся, как он потом узнал, на шестой день после неудавшейся поездки в оперу. Вместе с сознанием вернулись и боль, и память.

В поле зрения маячила молоденькая медсестричка в розовом халатике, в окно заглядывал алый закат, в капельнице подрагивала подозрительная прозрачная жидкость, правая рука, куда была вставлена канюля, противно ныла. Сердце билось совсем не там, где положено: а именно в правом боку, низко, под нижними ребрами. Каждый удар растекался по телу тянущей болью. Боль накатывала волнами, щипалась, жгла и резала. Алексей попытался отвлечься от странного сердцебиения, но как только ему это удалось, он полностью прочувствовал остальные очаги неприятных ощущений: голова кружилась, саднило лоб, левая рука оказалась загипсована.

Медсестра отвлеклась от мониторов — видимо, услышала, как он завозился, пытаясь найти более удобное положение.

— Алексей Васильевич, вы проснулись. — Улыбка девушки была наилучезарнейшей из возможных.

— Где я? — Вопрос глупее не придумаешь, но вырвался непроизвольно.

— В больнице. — Очень информативный ответ.

— Понятно. — Сил задавать еще вопросы не осталось, но надо постараться. — Где Маша, где моя жена?

— Все в порядке, вам надо отдохнуть… — Медсестричка немного смутилась, но резво подскочила к кровати и в рекордные сроки наладила еще одну капельницу, подключила ее и пропела медовейшим голоском: — Сейчас вы уснете.

— Я не хочу спать. Скажите, где моя жена?

— Вам надо поспать.

Алексей попытался сесть, но этого делать не стоило: боль в боку резанула нестерпимо, и он отключился.

Алексей открыл глаза и… Все это уже стало смахивать на бесконечную историю. На этот раз было раннее утро, капельница отсутствовала, как и медсестра, зато в кресле рядом с кроватью дремал Вениамин.

— Вень! Эй! — Алексей попытался дотянуться до плеча посетителя, но рука бессильно упала. — Вень!!!

Старыгин вздрогнул и открыл глаза.

— Алекс, слава богу!

— Где я? — Включилась заезженная пластинка.

— В больнице. — Вениамин помолчал, будто собираясь с мыслями. — Ты помнишь, что случилось?

— В нас стреляли. — Червячок дурного предчувствия шевельнулся внутри. — Я жив.

Лед, холод, звук разбитого хрусталя, тысячи ледяных осколков, царство Снежной королевы. Черный костюм Старыгина, друг не может взглянуть ему в глаза, смущенная медсестра…

— Она

умерла. — Прозвучало не вопросом, а утверждением. — Она умерла?

По потолку бежит чуть заметная трещинка, рассветное солнце превращает окно в фантастический витраж, тихо попискивает больничная аппаратура… Нереальный, остановившийся мир. Она умерла.

Чуть слышный напряженный выдох, Веня пытается держаться, пытается смягчить удар. Глупый. Зачем? Бессмысленно.

— Мы похоронили ее три дня назад. Она погибла сразу, пуля попала в сердце. — Сухая констатация, просто информация.

Алексей пытается вздохнуть и не может. «Я ее больше никогда не увижу».

— Понятно. — Он слышит свой голос и не понимает ни слова.

— Что? — Веня смотрит на него почти испуганно, даже со страхом.

— Кто это был?

— Что?

— Кто стрелял?

— Я не знаю.

— Предположи.

— Мы наступили на мозоль только «МедиаПро». И они беспринципны.

— Понятно.

Веня встал из кресла и подошел к кровати.

— Алекс, ты понял, что я тебе сказал?

— Про что?

— Маша умерла.

— Да, я понял.

Опять не вздохнуть. «Я понял». Алексей закрывает глаза и отворачивается. «Я понял. Жаль, что и я не умер».

Старыгин выходит из палаты, лихорадочно размышляя, что сказать Маргарите Викторовне. Она уже который день плачет и не отходит от Илюшки. Мальчик постоянно спрашивает, когда же мама и папа вернутся из оперы.

Алексей возвращается домой. Возвращается спустя три недели. «Фольксваген» Старыгина резво бежит по дороге, вот и Сенеж, лес и коттеджи. Веня уже не в трауре, но Алексей попросил привезти ему в больницу черный костюм. Он просто должен быть в черном. Ритуалы отвлекают, не дают сойти с ума.

…Тогда, в больнице, когда Веня вышел, Алексей пытался вздохнуть, пытался как-то вырваться из удушающей тишины… Слезы побежали из-под сомкнутых век, прорвали плотину. Захотелось кричать, биться головой об стену, сделать хоть что-то. Ничего не вышло: накатила одуряющая слабость и оставалось только тихо плакать. Слезы не приносили облегчения — только забвение.

…Веня непривычно молчалив. Он приходил в больницу каждый день после работы: просто сидел рядом, иногда молчал, иногда рассказывал про работу, про то, как двигается следствие. Следствие не двигалось вообще: номера «девятки», увезшей убийц, никто не запомнил, пенять на конкурентов из «МедиаПро», не имея доказательств, бессмысленно. Классический висяк. Алексей смирился, ведь Машу все равно не вернешь. Надо жить дальше.

Глупая, утешительная фраза. Наложить дальше. Жить дальше. Сил нет никаких. Ни сил, ни желания.

…В больнице они с Вениамином много говорили на тему дальнейшей жизни. То есть говорил в основном Старыгин, у Алексея даже не всегда хватало сил и желания кивать или спорить. У него есть сын. У него есть работа. Он еще молод. Прописные истины — и совсем не утешает, не помогает. Сын. Илья. Маленький мальчик, частичка Маши. Что ж, если он должен жить ради сына — он будет жить. Но как же это больно и… бесцельно.