Чудо-мальчик

Су Ким Ён

— Это не так! — рявкнул я, резко вставая.

Услышав мой голос, близнецы, одетые в черные костюмы, побежали в сторону забора. Увидев это, я спрыгнул в огород, разбитый перед склоном. К счастью, мои преследователи зацепились за колючки трехлистного апельсинового дерева, и, пока они, будучи не в силах сдвинуться с места, пытались освободиться, я побежал в сторону желтого здания церкви. На бегу я снова и снова повторял про себя одну мысль. Собрав всю силу воли, чтобы меня услышали, я мысленно крикнул так сильно, что от моего голоса головы близнецов, наверное, могли разлететься на куски: «Это не так! Это не так! Вы поняли? Вы поняли, а? Сумасшедший гермафродит, эй ты, сумасшедший

гермафродит! Это не так! Это не так! Это совершенно не так!» Твердя эти слова, я обошел здание церкви.

Однако в конце концов на куски разлетелась моя душа, а не головы близнецов. Казалось, у меня внутри произошел взрыв, но только, как при замедленной съемке, он длился и длился вплоть до наступления ночи, а потом обломки моей души рухнули в одно мгновение. Я начал медленно тонуть в море отчаяния, словно британский корабль, в котором пробила дыру торпеда американской подводной лодки. Только я нашел записную книжку отца, как у меня исчезла надежда встретить мать, и теперь я брел туда, куда вели ноги, словно скаковая лошадь, покинувшая беговую дорожку.

Сеульская улица, на которую опустилась темнота, была заполнена людьми, быстрым шагом возвращавшимися домой. Люди на автобусной остановке, вытянув шеи, проверяли номера подъезжающих автобусов. Неоновые вывески магазинов, теснившихся в каждом здании, сообщали, что они все еще открыты. В лавке, где продавали манты, белый дым взвивался вверх, словно колонна. Мне было холодно и одиноко.

Я был голоден. Я представил себе, как манты, сложенные в котле, набухают в обжигающем воздухе, как тесто постепенно становится прозрачным, впитывая в себя горячую влагу. Я представил себе теплый мясной сок, понемногу выделяющийся из начинки и скапливающийся в сердцевинах мантов. Я понял, что ощущение холода означало, что мне не хватало тепла сейчас, чувство одиночества — что у меня не было ни семьи, ни друзей, а чувство голода — что я хотел и не мог поесть мантов.

Вот какие чувства владели моей душой в тот час. Все мечтают о том, чего у них нет. Например, о любимом человеке, деньгах, здоровье, удаче… Желать то, чем ты не обладаешь, это все равно что думать о дырке от пончика, которого у тебя все равно нет. Я продолжал идти, чтобы не думать о чашке с несколькими мантами, но чем дальше шагал, тем яснее представлял себе морщинистые, аппетитные складки мантов и выступившие на них капли воды. Мысли о них были яркими, острыми, словно лезвие ножа.

Внезапно меня охватила грусть. По сравнению с этой четкой, ясной картиной даже идея существования мира квантовой теории или другой Вселенной казалась неправдоподобной и лишенной всякого смысла. Для того чтобы забыть о мантах, я шел не останавливаясь, пробираясь между людьми, спешащими домой. Но даже свет от фар встречных машин образовывал круги, напоминавшие манты.

Я прошагал так довольно долго, когда передо мной внезапно появились ворота какого-то университета. Я никогда не был в нем, но, неизвестно почему, он показался мне знакомым. Посмотрев на вывеску с названием университета, я вошел во двор. В это время навстречу мне спускались студенты, направлявшиеся к университетским воротам. Вероятно, все последовавшие события произошли из-за мыслей о мантах. Я спросил у одного из ребят, не знает он ли случайно студента, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова, но тот, ответив, что не знаком с таким, ушел в направлении ворот. Я стоял, глядя ему вслед.

НАШИ ЛИЦА СТАНОВЯТСЯ ПОХОЖИМИ

Пока я шагал по мрачному, темному коридору четырехэтажного здания Студенческого союза, я понял, что, если бы не манты, вероятно, мой рассказ мог бы закончиться

на этом. Стена, вдоль которой я шел, была покрыта надписями, рассказывавшими о самых заветных желаниях. У меня таких не было, но, глядя на них, я снова захотел жить. Стенгазеты, плотно приклеенные к стене, показывали примеры того, что жизнь — это бесконечный путь борьбы, движения в сторону предмета страстного желания. Может случиться так, что там было иное содержание? Что ж, и такое может быть. Честно говоря, на самом деле я не понимал даже половины того, что было там написано. Поэтому я и не могу доверять своей памяти.

Сейчас начало весны 1986 года. Сколько можно насчитать людей, которые помнят содержание стенгазет, висевших тогда в коридоре Студенческого союза того университета? Поэтому кто станет утверждать, что моя память подводит меня, подкидывая такие заголовки для тех стенгазет: «Горячо поддерживаем создание штаба для завоевания мантов!», «Разогнав кимбабы, созовем парламент мантов со свиным мясом и из пшеничной муки!», «Свергнем голод с помощью горячих мантов!»? Возможно, они запомнились мне такими, потому что в те минуты в моей голове были только манты, только они.

В тот момент, когда я почти прошел коридор со стенгазетами, откуда-то послышалось пение хора. Оно напоминало торжественный похоронный марш, если использовать цветовые ассоциации — это была «черная» песня. Когда я продолжил идти, стало ясно, что она доносилась из-за двери, на которой была прикреплена табличка со словами «Студенческий союз».

В эту комнату меня отвела одна из студенток. Ниже меня ростом, закутанная в широкий, словно пальто, шарф ультрамаринового цвета, она выглядела как заместитель начальника без лица, появившийся в книге «Галактический экспресс-999», особенно если смотреть на нее сзади. Рывком распахнув дверь, она крикнула певшим песню людям: «Этот мальчик ищет студента, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова».

Пение резко прекратилось. Все пристально уставились на нас, словно наш внезапный приход расстроил веселье и тем испортил присутствующим настроение. Внутри офиса находилась раскаленная печка, и от нее шло тепло. Возле двери стоял старый диван, а напротив — стол, на котором в беспорядке лежали пластиковая бутылка с макколи, бумажный стаканчик и закуски. Очкарик в полупальто с капюшоном выкрикнул имя какого-то студента. Вокруг него и того, кого он окликнул, сразу образовались две группы.

В это время я совсем потерял интерес к человеку, который лучше всех бросает коктейль Молотова. Мое внимание целиком захватил наполовину съеденный блин, затерявшийся между бутылкой макколи и бумажными стаканчиками. Крапинки зеленого цвета в нем выдавали использованные при приготовлении лук или тыкву, красного цвета — красный перец, а желтый цвет пропекшегося теста — хорошо прожаренную пшеничную муку.

Вскоре кто-то снова затянул песню. Когда я услышал ее вблизи и разобрал слова, стало понятно, что это была песня о гневе и чувстве собственного достоинства крестьянина. Я стоял перед диваном и глотал слюну, но в конце концов, не выдержав, протянул руку к блину и, оторвав от него примерно половину, быстро запихнул в рот. Вопреки моим ожиданиям блин оказался холодным и влажным, но в любом случае он был великолепен!

Люди, не обратив внимания на то, что я съел блин, продолжали петь, кричали что-то друг другу, шумно спорили, доказывая свою правоту. Умяв остаток блина и уже будучи не в состоянии остановиться, я выпил немного макколи. До этого я пробовал только сочжу, выпить макколи и прочувствовать его вкус раньше не представлялось случая, но, как бы там ни было, в тот момент он тоже показался мне очень вкусным!