Чудо на переносице
Шрифт:
Неожиданно дерзкий экспериментатор встречает на базаре своего бывшего пациента Онуфриенко. Тот по-прежнему лыс, хотя и лечится народными средствами по системе профессора Тараканова. Правда, вместо того, чтобы мазать средствами голову, он принимает их внутрь.
Коробков предлагает Онуфриенко вторично подвергнуться воздействию лазерного луча. Онуфриенко с горя соглашается…
…Тревожная ночь — ночь после операции. Людочка и Коробков не спят, ходят из угла в угол. Полчаса, час, утро…
— Ну, как? — сдавленным голосом спрашивает молодой доктор.
Людочка осторожно разбинтовывает голову Окуфриенко и дёргает
— Держатся! — шепчет она. — Честное слово, держатся!.. Врач и медсестра кидаются друг другу в объятия…..Триумфальное возвращение Коробкова в родной ЦНИИПО.
— Простите меня, Геннадий, — говорит растрогавшись Тараканов. — У меня было о вас предвзятое мнение…
— А у меня — о вас, — тонко улыбается Коробков и показывает все свои сорок пять ослепительных зубов. — Потому что если не употреблять внутрь ваши народные средства, моему лазеру — грош цена!
Учёные звонко смеются.
Не смеётся только бывшая жена Коробкова. В отчаянии она рвёт на себе волосы, и её привозят в ЦНИИПО. Однако Коробков и Тараканов отказываются от операции.
— Наши методы эффективны только для хороших людей, — веско отвечают они.
И ЗА РУКУ — ЦАП
«…я лежал с открытыми глазами под опущенными веками».
Я стоял босиком на площадке и звонил наманикюренным ногтем в Кикину дверь. Кика не открывала. Звонок дребезжал и жаловался, как человек, которому оторвали ухо.
— Кто это? — спросил Кикин голос в замочную скважину.
— Это я, грека.
…Я… Ты… Он… Она… Ехал грека через реку, видит грека — и реке рак… Или рарака… Моя жизнь похожа на микроскоп, которым разбивали скорлупу грецких орехов…
Дверь открылась. На пороге стояла Кика и плакала. Кика принадлежала к тому типу женщин, которым идут глаза и губы. Без них Кика выглядела бы слишком вульгарно.
— Проходи, — зашептала она. — Тише, тише, а то он проснется!
— Кто? — спросил я, входя и вытирая ноги о чье-то пальто.
— Ячик.
— Какой еще Ячик?
— Яков. Петух. Он теперь живет в моей квартире вместо тебя. Я купила Ячика, чтобы сварить бульон. Но когда мне сказали, что грека уплыл вниз по реке, я поняла, что жизнь кончена. И оставила петуха в живых, — Кика снова заплакала.
— Не реви, — попросил я с нежностью. — Я вернулся. Мы свернем петуху шею, и все будет по-прежнему.
— Нет, — покачала головой Кика. — Я его люблю. А тебя нет. Я износила наши отношения, как пижаму.
В комнате закудахтал Ячик.
— Мне пора, — встревожилась Кика. — Надо переменить ему песок и задать пшена. Прощай, грека!
Я вышел на лестницу и сел на пол. Хотелось поднять веки и закрыть глаза…
ЗЛОУМЫШЛЕННИК
1-Я СЕРИЯ — «ДЕНИС»
Документальные фотографии: Петербург, вычурные здания, цепи на набережных. Много, очень много цепей (символ). Срывающийся голос за кадром: «1885 год… На престоле Александр III…
2-Я СЕРИЯ — «СТОРОЖ»
Унылый и убогий домик железнодорожного сторожа. Камера долго панорамирует по дешевому скарбу. Сторож за столом пьет чай вприкуску, внакладку, вприглядку и вприсядку. Плачет от духовной опустошенности. Жалуется на судьбу маленького человека при царском самодержавии. Затемнение.
3-Я СЕРИЯ — «ТИШКА»
Унылый и убогий двор Дениса Григорьева. Понуро ходят куры и гуси, мычит недоеная корова, тревожно бьет копытом лошадь. Денис Григорьев сидит на завалинке и строгает из бамбука удочку. Украдкой смахивает слезу. К нему подбегает босоногий вихрастый сын.
СЫН. Тять, а тять! Возьми меня на рыбалку!
ДЕНИС. Не будет сегодня рыбалки, Тиша. Грузил нету.
СЫН. А ты от рельсы гайку отверни…
Григорьев вздрагивает. Слышна набатная песня в исполнении хора Большого театра. Кто-то что-то кует. Затемнение.
4-Я СЕРИЯ — «ПОЕЗД»
Утопающий в роскоши столичный вокзал. Холенные до неприличия и раскормленные до безобразия баре. Женщины в соболях, бобрах, каракулях, норках и выдрах. Мужчины в том же. Слышны свистки городовых и паровозов. Ото всего веет духами и Упадком. Удар колокола, поезд трогается. В вагоне происходит Моральное разложение: поют цыгане, льется шампанское, визжат продажные женщины. Колеса гремят на стыках, рельсы дрожат. Стоит только свинтить несколько гаек с путей, как все полетит в тартарары (символ). Затемнение.
5-я СЕРИЯ — «АЛЕВТИНА»
Унылая и убогая изба Дениса Григорьева. Вечер. Денис без аппетита хлебает пустые щи. Его жена Алевтина в одной крупнодекольтированной рубахе и подоткнутой юбке орудует у печи ухватами, поварешками и цепами. Денис утирает ладонью бороду и усы, встает.
АЛЕВТИНА. Ты куда, Даня?
ДЕНИС (отводя глаза). Надо…
АЛЕВТИНА. Ой, не ходи! Чует мое сердце недоброе…
ДЕНИС. Шибко нужда большая, Алюшка! (Убегает.)
Алевтина бессильно садится на лавку. Голосом Е. Шавриной поет страдания. Долго, очень долго поет. В глазах ее бабья тоска. Затемнение.
6-Я СЕРИЯ — «АРЕСТ»
Железнодорожный сторож крестится на икону. Икает и вздыхает. На плечо вешает берданку, за пояс затыкает топор, в карман кладет обрез. С фонарем выходит на улицу. В это же время Денис Григорьев ползет по насыпи. Вдалеке — огни идущего на всех парах поезда. Все трое сближаются. Денис начинает зубами отвинчивать гайку. Параллельный монтаж: сторож — поезд — гайка. Фонарь высвечивает Дениса. Сторож хватает крестьянина за воротник. Они борются. Катаются по путям. Сопят, стонут, попеременно бьют голову противника о рельсы. Паровоз уже совсем близко. В последний момент сторож и Григорьев скатываются под откос. Поезд проносится мимо. Из него долетают крики, пьяные песни, хохот. Оба противника тяжело дышат. Затемнениие.